Форум » Литературный салон » Мой друг, художник и поэт (Женя Бабушкин) » Ответить
Мой друг, художник и поэт (Женя Бабушкин)
Chandra: Мой друг не имеет компьютера, ему не доступен интернет, он нигде не работает, живёт в лачуге. Если появляются деньги - он тратит их на краски, бумагу, на хорошие книги. Мой друг обладает энциклопедическими знаниями. Он немного аутист, он немного артист, он девочка в душе,не зря он придумал Нонку Райскую, сочиняет от её имени стихи, рисует её портреты и пишет про неё прозу.Этот пост я посвящаю Жене Бабушкину, его произведениям. Следите за обновлениями!
Ответов - 68, стр:
1 2 All
Chandra: Закинув ножку на спинку стула, Лизала ложку и в чашку дула. Она мечтала, в известном смысле, Она читала стихи и мысли. Она считала в уме победы, Закаты, звезды, цветы, обеды. Смакуя сушки, ватрушки, пышки, Слюнявя пальчик, листала книжки. Она старалась найти картинки И опускалась на паутинке, И ей казалось, хоть это лично, Что быть несчастной так неприлично, Что много влаги и мало суши, А Карфаген бы пора разрушить, Мосты сжигая и строя замки, Она забыла про сущность самки. Она у моря звала погоду, Не зная броду совалась в воду, Вливала меду, не глядя, в деготь И шлифовала дракону коготь. Она старалась вперед и выше, Она смеялась, что едет крыша. Не удивлялась пустой тарелке И любовалась огнем в горелке, Она скрывала, что ходит в гости И зарывала под горкой кости. Она умела найти фиалки, Вставляла смело в колеса палки. Она, конечно, впадала в детство И безуспешно ждала наследства И безуспешно жила надеясь, На то, что встретит ее индеец. Она играла, противясь факту, Предпочитала березе кактус.
Chandra:
Chandra: Золотая кукла Ася Все кружится по ковру. Хорошо, что я не в классе. Хорошо, что я умру. Здравствуй, Ася! Добрый вечер! Добрый вечер, злая ночь! Погаси на елке свечи, Завлеки и заморочь. Что найдешь и что положишь На пустынном берегу? Ася, Ася! Что ты можешь? Я, хозяин, все могу. Пить, играть, смеяться, кушать, Целоваться, плакать, спать, Похвалы и сказки слушать, Кутать, путать и считать. Так пушисто, мягко, сладко Пальцам, сердцу, языку. Лимонад, цветок, помадка, Ключик тоненький в боку. Два ажурненьких чулочка Тоньше нитей паука, И стеклянных слезок строчка, Не пролившихся пока. ххх Если я умру весной, Или ближе к лету Положите в гроб со мной Куклу Виолетту. Мы не любим холода, Тучи снег и слякоть, На морозе никогда Сладко не поплакать. В мире светлом и ином, Где почиют с миром, Реки катятся вином Горы пухнут сыром. Не пойду я второпях, Ни назад, ни влево. Сяду птицей на ветвях, Мирового древа. И под сонною луной, Там, где плещет Лета, Станет птичкой заводной Кукла Виолетта.
inki: Райские птицы земных причалов, Скучают в полотнах, стихах и прозе, Просто знают , остаться началом - Забыть муравьёв, податься в стрекозы. Хорошо, Ляля, что разместила своего друга. Стихи очень эмоциональные и трогающие. С гипертрофией обратной связи к миру. Жаль, рисунки не загружаются пока.
Chandra: Лилейней лилий, розовее роз, Жемчужнее весенних маргариток, Так жарки летом, холодны в мороз, Сюрпризнее всех праздничных открыток, Их никогда не может быть избыток, – Вот лучшее создание творца! (Твердит, твержу, и буду до конца) Воздать хвалу и повалиться ниц! Прекрасней стана, груди и лица… Я речь веду о пяточках девиц! Глубокомысленней (и это я всерьез!) Папирусов, пергаментов и плиток… Я захлебнусь! О, муза, кинь мне трос! (В пучинах красноречия не прыток) Примите сей божественный напиток. Роса на них – амброзия, пыльца – Нектар для пчелок и небесных птиц. Их твид разбудит даже мертвеца! Я речь веду о пяточках девиц! Моя принцесса! Я не из дворца, Мне не подмога двое из ларца. Нет журавля, тьма тьмущая синиц. Налейте заграничного винца: Я речь веду о пяточках девиц! ХХХ Заблудился среди клумб Я, свихнувшийся Колумб, Сбился с курса – не ропщу… Там ли Индию ищу? Сквозь резной зеленый лист Горизонт до края чист, Круг большой и малый круг Крутит циркулем паук. Славно в плюшевой траве Постоять на голове, Влезть на сук и сесть на край… Здесь ли он – искомый край? Может, рядом – парадиз? (Паучок – по нитке вниз) Бьет хрустальная струя… Тут ли Индия моя? Есть вопрос, а в чем ответ? Белый, красный, желтый свет. В мире пестрой суеты Указатели – цветы. Но цветы без стебельков Легче летних мотыльков – (Роза, лилия и мак) – В этом явно божий знак. Высший смысл и новый толк: Лепестки – капрон и шелк, Ситец, бархат и атлас, – Вот эдем для зорких глаз. Скрыто сердце – там и суть. Счастья хочешь – счастлив будь. Среди Лен, Наташ и Кать Стоит Индию искать. (это только два из цикла стихов)
Chandra: Последняя - мой духовный двойник
christoph: Очень интересные рисунки. Красивые девушки, обязательно босиком. Мне кстати тоже нравится эстетика босых ног. Интересная манера рисования пальцев. В общем, очень позитивные рисунки. Рисунки эстэда
Chandra: Губернский рынок. 16.00. Маслянистые глаза Утомленной Шахразады! Азиатские наряды И на шейке бирюза… Светят звездочки в ушах. Золотые перстенечки… Сон увидит шалый шах, Сказку тыща первой ночки. А шальвары, а платок — Пусть заношены и стары — Дивной Индии глоток В душном мареве Самары. Томна поступь нежных ног (Пыль — не хны густая пена). Гордым — бедность не порок, И поджался рот надменно. Как плывет она, смотри, По заплеванному полу Полу девушка и полу- Оперенная пери — Средь бумажек от конфет, Средь бутылок кока-колы… Я печальный раритет Исфаганской поздней школы…
Chandra:
inki: Женя Бабушкин - лучшее подтверждение теории анимы Юнга... Мне кажется, он очень скучает по запредельному бывшему. когда он сам был Маслянистые глаза Утомленной Шахразады! Азиатские наряды И на шейке бирюза… Светят звездочки в ушах. Золотые перстенечки… Сон увидит шалый шах, Сказку тыща первой ночки.
Chandra: Не знаю . Что ты скажешь, когда прочтёшь про Нонку Райскую. Он сам про себя говорит, что он и есть Нонка.Он очень пугливый и ранимый, как девочка. В то же время весёлостью и беспечностью своей напоминает какого-то вост. поэта. Женя один из основателей "Мальвы", это у нас было такое литературно-худ. объединение.Чудесная была компашка.
Chandra: ЖЕНЯ БАБУШКИН ( из "Мальвы") Женя Бабушкин болен странной болезнью —редкой формой мании величия. Считая, что гению позволено все, пишет циклы стихов от имени безалаберных девиц. В своих фантастических повестях воспевает бесшабашную жизнь никчемной молодежи. Он все наполняет весельем, многозначительностью, и важностью при полной несерьезности. Бабушкин как алхимик, часовщик и пересмешник, ненавидя реалии исторического бытия, прогоняет жизнь своих персонажей по циферблату часов, скругляя в абсолют их действа и судьбы. Бабушкин также страдает раздвоением личности. Его герои — странные особи женского рода. Несколько раз он весьма заносчиво подчеркивал, что сам он — нежная девочка Нонка Райская. Одна почитательница не уставала удивляться глубокому познанию мира девочковой души. А всему виной эта самоидентификация себя как гениальной личности. И это прекрасно, потому что в Мальве он художник, иллюстратор, редактор, поэт, прозаик, брат и просто Учитель. Как представитель знака «Телец» плюет на всех и вся и любит лишь себя и свои порождения. Попугай и Шахразада —два символа составляющих кредо его искусства. Бабушкин в Мальве — главная «златошвейка»
Chandra: ТРИ ИСТОРИИ ПРО НОННУ. ИЗ СЕРИАЛА «НОННАТОМИЧЕСКИЙ ТЕАТР На даче (Счастливое детство) Довольно погрелись, Довольно напелись! Эта Нонна — невоспитанная, расхлябанная, вульгарная девица! — потрясала воплями воздух бабушка беленького Маратика Олимпиада (ничего себе!) Митрофановна (еще чище!). — Чтобы ноги ее близко не было! Нонка съежилась, забившись в малину. Старухины крики царапали слух, как малиновые колючки кожу. «Ишь, разоралась, — думала Нонка и щеки ее краснели от злой обиды. — Уже всем соседям растрезвонила, какая я гадкая. Смотри, не лопни. Чтоб ты сдохла!» Маратик растаращенными глазами смотрел на бабушку и тер уши. — Ну что ты, бабуля, шумишь? Зачем так кричать-то? Померещилось тебе черт знает что... — Не смей чертыхаться! Иди лучше клубнику полоть. А эту... у меня слов нет! Нонка судорожно обрывала ягодки и запихивала в рот, чтобы занять его. Ох, сживут ее с белого света! — Ну и гадина ты! — шептала Нонка. — Блюстительница порядка! Чтоб тебе с крыльца упасть! Чтоб ты сдохла! Старуха удалилась в дом. Маратик послушно поплелся на плантацию. Сквозь щели в заборе Нонка видела, как ползал он в клубнике, что-то вытягивал. У Нонки от расстройства заболел живот. На четвереньках заползла она в густой куст, косясь выпученными глазенками во все стороны, не подглядывает ли кто посторонний, а хуже того знакомый. Нонка боялась заходить в то место, которое громко называлось туалетом. Там скрипели и зыбко качались доски, а с потолка свешивались запеленутые в паутину шкурки высосанных мух. И что-то шуршало в ведре с бумажками. Прозрачно-зеленое нежное насекомое (нет, не муха, нет!) село на подрагивающую Нонкину коленку, поводя золотой головой с длинными тонкими усиками. Нонка наклонилась, чтобы рассмотреть его поближе, шатнулась, и тут ей под руку попалась ветка крыжовника. Нонка громко пискнула. Маратик за забором поднял голову, но ничего не заметил. Нонка зализывала пораненную ладошку и чуть не плакала от злости, ненависти и... любви. Вчера вечером, сидя на бревне, они пытались целоваться. Солнце уже скрылось за горизонтом, но небо на западе еще светилось, как абажур настольной лампы. Толкунцы вились тучей. Нонка терпеть не могла жить на даче. Особенно когда заставляли что-то копать и поливать. Но сегодня было так тепло и лениво, как воскресным утром в постели. От бревен пахло смолой, из щелей в коре выползали симпатичные красные клопики. Жирный сенокосец, скользя по траве, чуть не задел Нонку призрачной лапкой. Она вздрогнула от отвращения и поджала ножки. Он не очень страшный, и не кусачий, но такой противный. Нонка нежилась в волнах нагретого ветерка, шевелящего балахончик цвета колокольчика. Балахончик, несмотря на невинный Нонкин возраст, вызывал бурное негодование Олимпиады Митрофановны. К этому Нонка уже кое-как притерпелась. А вот несколько дней назад, когда Нонка раскорякой, тычась в землю коленками, выискивала на солнцепеке наиболее спелые клубнички (открылись пестрые трусики с мутным коричневым пятнышком), та же Олимпиада, стоя под деревом с Нонкиными родителями, громко умилилась: — Вот у вас девочка, вроде и взрослая уже, а такое в сущности дитя! Милейшее создание! Нонка цапнула почти черную ягодку, которая из-за втянутой середки показалась ей особенно сладкой, сунула в до отказа набитый рот, и смятый бантик заходил в спутанных слипшихся кудряшках. Олимпиада Митрофановна сморщилась и отвернулась. Да, главное, вчерашним вечером... Нонка раскинулась на бревне, смаковала безвкусный кусочек вишневого клея и завороженно смотрела на синий номер над Маратиной калиткой. Белый с черной кляксой на носу кот вскарабкался по столбу, осторожно прошелся по забору (одна лапка — вторая — третья — четвертая), зевнул и улегся на перекладине над калиткой. Калитка скрипнула и вынырнул Маратик. Нонкино сердце дрогнуло и мучительно затрепетало, как бабочка об стекло. Она прикрыла глаза и сделала вид, что ничего не видит. Маратик погладил кота. Кот стукнул его лапой, на первый раз без когтей, — не приставай. — Нон? — окликнул Маратик. — А-а-а? — разнежено отозвалась Нонка, открывая один глаз. — В мячик поиграем? — Неохо-о-та, — Нонка открыла другой глаз и вся потянулась, показывая до какой степени ей лень шевелиться. Маратик сел рядышком. Он какой-то сказочный мальчик. Хохолок на затылке. Другие глупые, а Маратик — красивый. — Давай, я тебе погадаю! — Нонка крепко хватает его за руку. Маратик смотрит вопросительно. — Гляди, это линия жизни, — Нонка водит ногтем по ладони. — Проживешь ты... Ничего себе проживешь. А это линия печенки. И здоровье у тебя... Ничего себе здоровье. А жен у тебя будет... три. А детей... двое... Все это бормочет Нонка хриплой скороговоркой. Сейчас она захлебнется. Натянулись все Нонкины жилочки. Гудят ее тонкие косточки. Тронь пальцем и зазвенит. Грязные пальчики Нонкиных ног копошатся в траве, грязные пальчики Нонкиных рук лихорадочно цепляются за Маратиково плечо. Губы их почти соприкасаются. — Эй, эй! Что это там происходит?! — гремит и скрипит тошнотворный старушечий голос. — Марат! Что ты себе позволяешь? Так-то вот. Как гром среди ясного неба. Как зубная боль в день рождения. Ах, Нонкино сердце упало, как мячик. Руки и ноги похолодели. Маратика утащили домой за руку, как... котенка. А сколько ушатов холодных помоев вылили на Нонку! Она сидела скукожась, язык прикусив и видела только голые ноги Маратика, ореховые, с белыми царапинками. Чай пили на веранде. Стрекотало и тикало в траве. Бесцветные, мягкие слетались на свет ночные бабочки. Нонка наблюдала из темноты, как поднималась и опускалась большая фарфоровая чашка Олимпиады Митрофановны, как махала она рукой, отгоняя обезумевших от страсти к блеску (или все-таки к варенью) ос. — Доченька, Ноннушка! — кричала в душную черноту Евгения Петровна. — Где ты притаилась? Очень поздно! Мыть ножки, пить чай и в постельку! — Наши дети так славно играли вместе вчера и сегодня, — доносился трубный голос Олимпиады Митрофановны. — Я просто благодарна судьбе, что вы наши соседи. А ночью: — б-з-з-з! — налетели вампиры. Вот она дачная местность. Нонка, голая вся от жары, колотит сама по себе ладошками звонко. Как мучительно ноют укусы. Точь-в-точь, как сердце ее от любви. И, раня кожу ногтями до крови, шепчет Нонка со злостью: — Чтоб сдохла ты, старая сволочь! И вот уже и день и полдень. Нонка снова сидит, прячась в малиннике, как побитая кошка. Старается заглушить горечь жизни сладостью ягод. Чуть не давясь, пихает в рот полные горсти. Визжит калитка. Они выходят: Маратик и бабушка под китайским зонтиком от солнца. Маратик тащит корзинки с чем-то заботливо прикрытым травой. Они уезжают в город. Не из-за Нонки ли? Много чести. Нонкина перемазанная малиной мордашка болезненно кривится. Как лунатик, выходит она за калитку и тащится следом. Они сворачивают на тропинку и идут к станции лесом. Нонка плетется, тихо воя, не чувствуя втыкающихся в ноги сосновых иголок. — У-у-у-у! — воет Нонка волчком и шмыгает носом, пиная шишки. — У-у-у-у! — воет Нонка и грязные слезы и сопли стекают по чумазой рожице. Старушка слышит жуткие потусторонние звуки и оборачивается. Она видит волокущуюся сзади Нонку, останавливается и лицо ее озаряет самая приветливая улыбка. — Милая моя, что случилось? Кто тебя обидел? Успокойся, успокойся, маленькая, не плачь! Ну иди, иди ко мне! — Белая холеная рука тянется к Нонкиной голове. Нонка облизывает соленые губы и отчаянно орет сквозь бульканье и лопающиеся пузыри: — Чтоб ты сдохла, старая гадина!
ROFL: Лялечка спасибо большое!! Еслиб не письмо твое, не зашла бы сюда.... Ляля, веришь? плачу просто. Сейчас показала одну картинку с девочкой Нонной своим. Ляля, она же на меня похожа ну как портрет! В смысле внешнего вида. Да и по характеру немного есть... Удивляюсь очень... Какой чудесный человек Женя! Замечательные рисунки!! И рассказы очень понравились! А он не издается?
Chandra: ROFL пишет: Ляля, веришь? плачу просто. не ты первая Удивительная у него способность из девушек слёзы вышибать Временами чё-то где-то публикуют, но очень микроскопически. В инете я его распространяю. А вообще он с моей подругой 6 лет издавал лит-худ. альманах "Мальва", очень милый такой, как провинциальный альбом.Их курировал литературный музей им. А. Толстого, там они собирались. проводили разные акции.
ROFL: А у меня много знакомых все время издаются, можно им показать?? Мне кажется они заинтересуются! Может такую книгу получится издать!! Я бы вот купила с большим удовольствием!!
Chandra: ROFL пишет: А у меня много знакомых все время издаются, можно им показать?? уточни, что ты имеешь в виду? У него нет денег, чтобы всё оплачивать.
Alex: Женя.... Нет, ну этот Женя... Откуда считывает? Где видит? Слово "уникальный" уже так замурзано... Но таких, правда, больше нет. -Женя, вставай, пойдем чай пить... Как арбуз на синем блюде, спелый месяц смотрит с неба. По пустыне на верблюде ехала царица Шеба, фиолетовые горы справа-слева возвышались, мандрагоровые феи в седлах пели и шуршались... ( наизусть все помню, веришь, Ляль?) Когда мне светло и грустно, я пою этот стих.
Alex: И звенели колокольцы, было странно пахло львами... не могу остановиться!
Chandra: Alex пишет: звенели колокольцы, было странно пахло львами... не могу остановиться! скоро этот рассказ размещу
Chandra: Камень (О первой любви) Светочке, зеленоглазой рыбке Любовь — это кровь и слезы. Генрих фон Клейст А ты на заброшенной стройке была? Мальчик стоит в гордой позе римского патриция и смотрит на Нонку сверху вниз (она сидит на корточках). Нонка вздрагивает и прекращает копаться в мокром песке. Поднимает голову. Он обращается к ней! Почти полгода наблюдала Нонка за Мальчиком со стороны и вздыхала. Вздыхала она (и еще тяжелее) когда Мальчика не было. Она смотрела из окна, как он бегает по двору с другими мальчишками и сердце ее учащенно билось. И не только с мальчишками. С девочками он тоже возился часто и, по всей видимости, охотно. Только Нонка, почему-то, не попадала в поле его внимания. Ах, как сильно изматывает грустное одностороннее обожание! Напрасно думают, что любовь — дело взрослых. Нонка-то знает: какая уж им, старикам, любовь! Вот в ее возрасте самое время этим заниматься. И вот, вопреки всем ожиданиям, он подошел к ней сам! Нынешним летом во дворе осталось совсем мало детей. Кого отвезли в лагерь, кого в деревню, кого в другой город, к родственникам. Упорно ходили слухи о нависшей над городом катастрофе. То ли должен был совершиться невиданный теракт, то ли необычный в наших местах природный катаклизм: землетрясение, потоп... Нонку никуда не отправили. Во-первых, отец не верил сплетням, во-вторых, было некогда... да и некуда. — Не была... — слабым от долгого молчания голосом отвечает Нонка, — меня туда не пус... Я туда не ходила... Подружек у Нонки мало. Им с ней не интересно. Ну не любит она кукол! Она сразу отрывает им руки-ноги и голову. Остается только выбросить. А с другой стороны, не такая она бойкая, чтобы мальчишки приняли ее в свою компанию. Вот и проживи тут! — Пойдем? Что это: вопрос, предложение или приказ? Нонка, с готовностью вскакивает. — Пошли! Они пролезают в том месте, где окружающая стройку металлическая сетка оторвана и отогнута в сторону чьей-то сильной рукой. Нонка изо всех сил старается не отстать и карабкается по камням и щебенке, нещадно обдирая только вчера купленные туфли. Есть в этом некая особая прелесть, не так ли? И дело не в запретном плоде. Запретов-то особых нет. Нонку и ругать особенно не будут, ну мать, может, скажет, что в их время старших слушались беспрекословно. А Нонка разве не слушается? И так дома сидит, как привязанная. Или перед домом, чтобы на глазах, с балкона видно и позвать легко. Может оттого и дети с ней играть не больно хотят. Послушная очень... Ой! Оступилась. Хорошо залезть по стенке до второго этажа, Расцарапать все коленки и от страха подрожать. Извазюкать ноги в глине, сидя в яме где вода… Летний день ужасно длинен, утро тянется года… Как заправской замарашке лихо вляпаться в цемент. Отыскать осколок чашки. Замечательный момент. Можно пару раз свалиться. Перегваздать сажей нос. Платьем за кол зацепиться. Даже выдрать клок волос. Потерять в канаве бантик, пару пуговиц, каблук. Но, зато в разбойной банде, самый главный — лучший друг! Мы крутые мафиози! Тра-та-та! На трупе — труп! Хорошо в пыли елозить, если взрослых нет вокруг. Бац — и мимо! Трах — и по лбу! Берегись, близки враги! Сядь за ящик! Лезь, на столб! У-у-у! Задыхайся, а беги! Не кисейные девицы, не кисельные друзья... В куст колючий не скатиться просто-напросто нельзя... Поскорей в подвале прячься! Тихо, тихо! Близко цель! Поднатужься, раскорячься, не завязни, втиснись в щель. Солнце тяжким жаром пышет. Результат войны таков: семь царапин, девять шишек, сорок восемь синяков. Отдохнули. Съели груши, пару фиников, банан. Из воды скорей на сушу, из пустыни — в океан. Плакать можно, но не нужно. На войне, как на войне! А теперь скорее, дружно вновь полезли по стене. Вниз глядеть, конечно, жутко; там и прутья, и стекло. Ну и что же — жизнь не шутка. Значит нам не повезло. Берегись! Ой, мама! Опа. Плюх! Серьезно. Ну дела! Пострадала только попа. Голова еще цела. Отряхнуться очень просто. Бр-р-р! Столбом пылища. Ой! За день раз наверно, до ста начинаем новый бой!.. — Не подходи к этим хулиганам! — говорит грозным голосом юная мамаша своему чистенькому малышу и так дергает его за руку, что чуть не отрывает ее. Нонка довольна. Хулиганкой ее еще не разу не называли. Наоборот, приводили как образец тихой и примерной девочки. Видели вы вырвавшегося на свободу домашнего кота, всласть походившего по помойкам? Когда он приходит домой на третий-четвертый день? Вот такой вид у Нонки. Платье с утра было белым. Туфли — красными. Какого они теперь цвета, никто не скажет. Рожица черная, а волосы с седым отливом. Кажется, она выдержала экзамен. Мальчик от нее не отходит. Не она от Мальчика, а он от нее. Стройка, пустырь и обозримое пространство за дорогой исследованы до мельчайших подробностей. Теперь можно и посидеть за кустиком жасмина. Дух перевести. Понаблюдать за окружающим миром. Посозерцать, так сказать. Старухи у подъезда сидят, семечки плюют. Пес стоит у столба, ногу задрал эдаким акробатическим манером. Другой пес на задние лапы поднялся, передними копается в мусорном баке. Воробьи дерутся. Коза в газоне пасется. Откуда она в центре города взялась? Гражданин в очках из окна высунулся, что-то бросил. — Кыс-кыс-кыс! Три пятнистых котенка подбежали, друг друга носами пихают. А по небу самолет летит, гудит. Хорошо. — А в кота можешь камнем попасть? — спрашивает Мальчик. Вопрос совсем не удивляет Нонку. — Не сможешь ведь. Далеко… я, пожалуй, и то не докину. «Я такая неловкая», — думает Нонка и смущается своей неловкости. — Это тебе не в стенку бросать, — говорит мальчик. — Живая мишень. — А ты хочешь, чтоб я попала? — спрашивает Нонка возбужденно. — Если ты хочешь, я брошу. Я может даже и попаду!.. Мальчик не совсем ее понимает. — Почему я должен хотеть? Я просто так говорю. — Ну ты же спросил? — Ну и что — спросил? — А я ответила. Если хочешь, то я кину. — Да ничего я не хочу! Спросил просто так и все. Нонкина настойчивость Мальчику непонятна. — Ну, не хочешь, так не буду кидать... — Так не кидай. — И не буду. Нонка сосредоточенно оттирает с руки присохшую глину. — Вот ты велел, чтобы я на сучок лезла — я лезла, велел в канаве сидеть — я сидела... — Ну и что? — Скажешь: в кота попади — попаду! — Да что ты пристала со своим котом? Надо тебе попадать — попадай! — А ты хочешь? — Что-то не пойму я тебя? Ты что ли все сделаешь, что я скажу? Нонка кончила оттирать глину. Смотрит на мальчика чуть-чуть снизу. Синие глаза светятся ровно и преданно. — Ага, — говорит она тихо. — Все. — А почему? Нонка не отвечает. Неужели не понятно? — Прямо все-все? Нонка закусывает губку и резко кивает. Мальчик срывает с куста цветок и расщипывает по лепесткам. — Вон девчонка идет. В нее камнем запульнешь? Нонка смотрит на дорогу. Девчонка знакомая из соседнего дома. — Струсила? — Мальчик обрывает другой цветок и раздирает его не менее безжалостно. — Конечно, струсила! А говоришь — все! Мальчик совершенно уверен, что Нонка ни за какие коврижки этого не сделает. Он даже не смотрит в ее сторону. А напрасно. Нонка уже на ногах. Голова ее чуть поднимается над кустом. Кусок кирпича летит с угрожающим свистом. До Мальчика доносится дикий вопль и топот ног убегающей девчонки. — Я попала! — говорит Нонка и садится на землю. Глаза ее блестят лихорадочно. Случилось что-то, чего нельзя исправить, вернуть обратно, чтобы не было. — Ты что?! Совсем с ума сошла? — лопочет Мальчик испуганно. — Неужели камнем? — Ты же сказал, — шепчет Нонка и смотрит преданно. — У тебя что, своей башки нет? Ты, может, ей глаз выбила? — Может, — соглашается Нонка и улыбается. Мальчика ее улыбка пугает. Так ему еще никто не улыбался. — Ну чего уставилась? — кричит он раздраженно. — Теперь, знаешь, какой скандал разыграется? — Вот и хорошо, — говорит Нонка, не прекращая улыбаться. — Тебя, наверно, давно не пороли, — говорит Мальчик и обрывает сразу несколько цветков. Не над всем городом, а над отдельно взятой Нонкой, разразился-таки предсказанный пророками катаклизм. Жертва Нонкиной агрессии сидит напротив, замотанная бинтами, заляпанная зеленкой, с заплывшим глазом. А Мальчик выступает в роли свидетеля. Он опустил голову, отвернулся и не смотрит на Нонку. С назойливой настойчивостью повторяется один и тот же вопрос, на который не может быть ответа: — Зачем ты это сделала? Что они хотят услышать? Нонка смотрит прямо перед собой и молчит. Она немножко оглохла от визгливого крика, все окружающее видится, как сквозь тонкую пелену. Главное, ей совершенно не стыдно и нисколько не жалко потерпевшую, белобрысую, с противным курносым носом, с красными толстыми коленками. — Ты был там? Ты видел, как она это сделала? — наступают на Мальчика. — Ну... да... — мямлит Мальчик, не поднимая головы. — Взяла камень... и бросила. — Вот так, ни с того ни с сего? — У-му. — Как ты могла? Нонка молчит. Глаза туманные. Ободранные туфельки прижаты друг к другу. Руки висят. — Может это ты ее подговорил? Чтобы тихая девочка, такая добрая, взяла и ударила камнем ни за что, ни про что? — Не подговаривал я... зачем, — бормочет Мальчик, — сама она... — Что вы делали до этого? — Ну... играли на... около стройки. — Во что играли? — Ну, в... ну... так... — А потом стали камнями кидаться? — Не кидался я, ничего... это она... — Звереныш какой-то! — кричит мать пострадавшей. — Смотрит мне в глаза и не смигнет. — Ноннушка, дочка, да что на тебя нашло? Нонка молчит, точно окаменела. Что она скажет? Можно бить ее, пытать, убить, но нельзя получить ответа на этот нелепый вопрос — зачем? — Так, значит, вы сидели за кустом, девочка проходила мимо, а Нонна взяла камень и... — Да. Нонна говорит: давай я в нее кину... — Так точно все и было? — У-му. — Это звереныш! Ее надо в клетке держать! Вы только на нее гляньте: в пыли, в грязи, как... — Дети всегда в пыли и в грязи, — говорит молчавший до этого Василий Семенович. — Так вы будете ее защищать? Она моей дочери выбила глаз! — Ну, положим, не выбила. — Ах, вот, как?! А вы бы хотели, чтобы выбила? Так-то вы воспитываете свою бандитку?! — Я только хотел сказать, что вы преувеличиваете. — Так значит, забивать моего ребенка камнями — невинная забава? Я на вас управу найду! — Помилуйте! Я говорю, что, играя, дети могут и ушибить кого-нибудь случайно. Это не преступление. — Случайно? Вы же слышали, что она это сделала преднамеренно! Отвечай немедленно, слышишь? Зачем ты это сделала? Ты специально швырнула камень? Туманные глаза Нонки оборачиваются в сторону Мальчика. Тот уставился в пол. Непричемная невинность. — К тебе обращаются! Ты нарочно... Нонка впервые открывает рот. — Да. Немая сцена. Гневные и недоуменные взгляды устремлены на Нонку. Она все сильнее бледнеет. Преступные пальчики мелко-мелко дрожат. — Зачем? Нонка тяжело дышит. Наконец, собирается с силами и отчетливо произносит: — Хотела попасть.
Alex: Женя, когда хочешь, обязательно попадешь! Закон природы.
Chandra: Он сказал когда-то, что этот рассказ про него.
Alex: У меня похожее чувство было к старшему брату. Царствие ему... Лишь бы заслужить его похвалу. Даже когда выросли, все равно осталось вот это - ты похвали, я горы сверну. И сворачивала. Но его рассказ заставляет нас вернуться туда. к сбитым коленкам и грязным ладошкам. Велосипеду, на котором ездишь под рамкой, - слишком большой. К взрослым, которых панически боишься, - увидят секреты, узнают что то.... Секреты то пустяк, но для нас они были чем то запредельным. А еще Сережкины друзья, мальчишки, и страшно к ним подойти и хочется в их компанию. Они никогда меня с собой не брали.... Иди спать и все тут...
Chandra: Тебе и посвящаю И Просто Киска танцует джигу (Цирк какой-то...) Слыхали, львы? А ничего бы и не случилось, если бы... Ну, если бы да кабы у Нонки во рту точно выросли бы грибы. Шампиньоны. Она их любит... О чем это я? Мысль ускользнула... А, вспомнил: о цирке! Все началось с того, что Бобикова выгнали с работы. И нигде он, бедный, не мог найти места, пока не устроился в цирк. Как там его должность называлась — Нонка не выговорит, но, в общем, устроился. Нонка тогда опять с родителями жила, нигде не работала, словом — ужас. Жить у родственников, когда у тебя денег нет, и нигде не работаешь (то есть с утра уходить не надо) — это я вам скажу... А у Бобикова в этом его цирке даже коморка была отдельная. Ну и все туда, естественно, собирались по вечерам. Да и по дням. Народ-то свободный. Нонке цирк нравился. Не то чтобы она была от него без ума или в полном восторге. Будь она поумнее, то сказала бы, что цирк как бы маленький осколок Древнего Рима, и это — приятно. Нонка чувствовала, но объяснить не могла. Она и кины всякие любила про Древний Рим, «Спартак» там, «Клеопатра»... Или нет, «Клеопатра» — это все-таки про Египет... Ну, да Бог с ними, с древними. У нас своих забот хватает. Что же это был за праздник? А был, наверно, раз собрались. Я понимаю, был бы повод. Первый вторник на этой неделе и все в таком духе... Но тут было что-то, честное слово, посерьезнее... Но не помню что. Нонка в самых расстроенных чувствах, плакала на плече у Виолетты. Виолетта ее утешала и говорила, что это цветочки и будет в сто раз хуже. Но успокоить Нонку могла или большая порция мороженого, или маленькая игрушка («небольшой, но скромный подарок», — как выражался Бобиков), или объяснение в любви. Марат это знал лучше всех. Когда Нонкино нытье порядком всем поднадоело, он куда-то сбегал и скоро положил ей на колени большого, мягкого и пушистого розового льва. Потом сунул в руку холодный шарик на палочке. Погладил по голове и сказал: «У тебя такие красивые волосы...» Нонкины слезы высохли, и она на довольно долгое время исчезла из этого скорбного мира. Остальное общество вяло радовалось жизни. Пили не для веселья, а для тепла. Шел октябрь, хоть и ясный, но холодный. Почернели и сморщились листья, а лужицы по утрам стекленели. Небо дышало осенью... Дела дышали на ладан... Грустно и тоскливо. Мальчики следили за Нонкой и не знали, огорчаться или все-таки радоваться за нее. Ведь народная мудрость знает, кому счастье... — Хоть выпей, — не выдержал Бобиков, протягивая ей (даосы, да и только!) фарфоровую пиалку. — Ага, — согласилась Нонка. Выпила, сделала рожицу, закусила виноградинкой и опять ушла в глубокую медитацию, всматриваясь в стеклянные глаза нового друга. — Ну что, господа? — прервал безмолвие Марат. — Хоть бы рассказал кто что-нибудь новенькое. — Зима скоро, подохнем все, — мрачно сказал Бобиков. Никто не возражал. Женька ковыряла в носу, Виолетка чертила по столу пальцем, Марат строил фигурки из обгорелых спичек, Нонка вполголоса беседовала со львом. — Дурдом на выезде, — пробурчал угрюмый Бобиков. — На въезде, — поправил Марат. — Сидеть в цирке и быть свободными от цирка — нельзя! — изрекла Виолетка. — А почему мы не смотрим представление, а, Андрей Венедиктыч? — А и правда — почему? — присоединилась к ней Анечка. — Я думал, вы не хотите, — сказал сумрачный Бобиков. — Еще как хотим! — завопила Нонка громче всех. — Ур-ра-а!! Цирк лилипутов! Цирк великанов! Как мир запутан! Тьма обезьянов! Псы — акробаты! Тигры и лёвы! Верблюды горбаты! Выглядят клево! Девочка — змейка! Косточек нету! Моржей семейка! Вот чудо света! Енот стирает! Большая стирка! Медведь летает! И в небе дырка! Высоко — низко! Доверься мигу! И Просто Киска танцует джигу! Глотают шпаги! Вбивают гвоздья! И ноги наги! И блесток гроздья! В корзину с Зиной вгоняем спицы! Не из резины мои девицы! Пусть ваши нервы кошмар поранит! Тот, кто был первым, Последним станет! Вуальки тоньше! Чулочки альше! Берите больше! Кидайте дальше! Ты не упал ли, дружок, со стула? Какие травли устроит Сулла! О, император! О, реформатор! О, имитатор и трансформатор! Мы вас качали, мы вам кричали — сожги колдунью в ее печали! Сколь дивны девы! Сколь дики динго! И мину в чреве таит фламинго! Фламенко, фыркнув, исполнит филин! Звените арфы! Ди — дили — дили! Закон заикан! Иконы никнут! Канон затискан! Молчат, не пикнут! Пикник устроил какой-то пикник! Где двое-трое там скоро тикнет! Где нет закона, там нет урона! Все слишком скромно! Мементо, Нонна! Все слишком постно! И не скоромно! Влиянье янье на вас огромно! Субтильно-тельной скользните тенью! Утишьтесь синью! Утешьтесь темью! Сегодня праздник! А завтра — будни! Так мало разных! Так много нудных! Смотрите, клоун с багровым носом! Он дурью полон! Согнут вопросом! Мы не ответим! Мы не отметим! Мы не забудем! И не заметим! Зане не знали! За незабудки! Владенье снами! А чаще — утки! Виденья жутки! И это славно! Не надо шутки! Не стоит плавно! Нонка визжала и била в ладошки! Анечка ухмылялась скептически! Виолетка дрожала мелкой дрожью! А Женька хохотала, как сумасшедшая! Мальчикам оставалось только радоваться на бурную эмоциональную разрядку своих подружек. Потом еще чуточку расслабились... Потом... Потом что-то было... или было Что-то!.. Куда-то ходили и как-то веселились. У Нонки все начисто вылетело из памяти. Кто-то кричал, ругался... Где-то окно выдавили... или дверь разбили... Стеклянную... Потом... Вот тут, господа, разрешите мне отвлечься и даже выпить. Если нет водки, то хоть чаю... или воды. Дальше начинается самое интересное. Ночью (наверно ночью, раз темно хоть глаз коли) Нонка очнулась от холода. Пошарила одеяло, но не нашла (верно, сползло на пол). Хотелось пить, но спать еще больше. В голове гудело и искрило. Нонка свернулась комочком, натянула подол на ноги (почему-то она спала одетая) и зачмокала, смакуя сон. Он был причудлив и многоцветен. Как арбуз на синем блюде — спелый месяц смотрит с неба — по пустыне на верблюде — ехала царица Шеба — фиолетовые горы — справа-слева возвышались — мандрагоровые феи — в седлах пели и шуршались — и звенели колокольцы — было странно, пахло львами — листья лаковых смоковниц — били влажными крылами — и пари парили тихо — в перьях радужных и пышных — благовония курили — лили дождь из вин остывших на оставшихся, отставших, павших, спавших и уставших — и лиловые павлины — между лилий и лимонов — выгибали гладко спины — и просили, и молили, и сулили много звонов, злаков, знаков, зодиаков, дынь, твердынь и анемонов — и скользя по тихим водам — одам, кодам и свободам — шли вожди со всем народом — стройно, чинно, беспричинно — бесконечным хороводом шли слоны, гепарды, яки, носороги и собаки, щуки, окуни, салаки, и салаги, и маньяки, гейши, рикши, вурдалаки. Единороги играли раги В итоге в тоги оделись маги На горке горько свистели раки Звенел на вине невинный паки Кто сочетался в законном браке Кто растерялся в лиловом мраке Куда девался медведь во фраке Ты одевался, не надо драки... Нонку окончательно разбудил шум. Она с некоторым трудом раздвинула веки, и вся еще во власти сладкого и сумбурного сна, огляделась. Дивны дела твои, Господи! Рядом лежала не мама и не любимый Марат. Даже не рыжая Виолетта. Даже не рыжая (уж ладно, куда бы ни шло) Женька. Лежал рядом песочно-рыжий персидский лев, только без сабли на плече и солнца за спиной. Вместо солнца сверкала толстая красная рожа распаленной, отвратительно орущей тетки. Вокруг поднимались железные прутья. Под боком хрустела солома. Лев спал и какие видел сны, Нонке догадаться было трудно. Нонка глупо улыбнулась. Вот это да! Собаки на нее лаяли, кошки царапали, даже хомяк один раз укусил. Но чтобы лев!.. — Эй, ты! — кричала краснорожая тетка. — Ты кто такая? Эй, ты! Нонка села поудобнее, вытянув затекшие от неуютного положения ноги в малиновых колготках. — Я кто? Нонна. — Ты откуда взялась? — Пришла. — А как в клетке оказалась? — Не знаю. Проснулась. — Сейчас лев проснется и позавтракает, — сказал парень в синем халате. — Это как же надо напиться, чтобы в клетку ко льву залезть? — сказал другой парень (в сером халате), сам не очень трезвый. — Зачем ты в клетку зашла? — продолжала допытываться тетка. За ее спиной толпилось еще несколько человек и сердитый здоровяк в шерстяном костюме и с подстриженными усами — похоже, директор. — Ну, я спать захотела, — пояснила Нонка и зевнула. — Вы игрушку мою не видели? Лев такой ватный. — Зачем тебе ватный, у тебя живой, — сказал парень в синем халате. — Слушай, девочка, — прорычала тетка, — ты нам головы не дури. Давай, выходи, как вошла. — А я и не входила, — убедительно сказала Нонка. — Оно само вошлось... Пить очень хочется!.. Какой-то доброхот сбегал и принес стакан воды. — Не-а, — помотала Нонка разлохмаченной головой. — Мне бы лимонаду. Тот самый, с утра пьяный, паренек вытащил из кармана бутылку «Буратино», открыл и опасливо сунул сквозь прутья. — Спасибо. — Нонка присосалась и забулькала. Толпа волновалась. — Нам лев важнее или девчонка? — вступил в разговор длинный, усатый и лысый мужик с метлой в руках. — Кого спасать будем? — Это просто цирк какой-то! — возмущался здоровяк (скорее всего директор). В толпе замаячил милиционер. Увидев человека в форме, Нонка прижалась к решетке и выпятила губки. — Слушай, девочка, ты откуда? — спросил милиционер, подходя к клетке вплотную. — Оттуда, — Нонка ткнула пальчиком в неопределенный космос. — Ты местная? — Ага. А вообще... не знаю. — И у тебя родители есть? — Угу. — Ты где-нибудь учишься? — Не-а. — Работаешь? — Не-а. — Лечишься? — Да вы что? — Ты зачем пришла в цирк? — У меня тут друг. — Работает? — Конечно. — Львом что ли? — Ху-ху! Ну нет! — А кем? — Ну откуда я знаю? — Так. Толпа волновалась. — Слушай, девка, ты это кончай! — все более багровея, рявкнула тетка. — Давай, вылазь! — Не-а! — сказала Нонка и замотала головой изо всех сил. — Не хочешь выходить? — удивился милиционер. Нонка затрясла головой еще быстрее, то в смысле «да», то в смысле «нет». — Почему? — Я вас боюсь! — ответила Нонка и отползла дальше в угол. — Метлой ее, что ли? — предложил долговязый мужик. — Это просто цирк какой-то! — всплеснул руками директор. — Да, случай неординарный, — вздохнул пожухший мужчина с необыкновенно сизым носом (скорее всего клоун). Нонка допила лимонад и разглядывала публику сквозь пустую бутылку. — Так! Все, Игорь Семеныч, — хмуро сказал директор. — Вы этого льва знаете. Открывайте дверь и тащите эту чокнутую хоть за волосы. Животное проснется и может испугаться!.. Игорь Семеныч сделал шаг. — Не подходите лучше! — предупредила Нонка зловещим шепотом. Глаза ее округлились и оживились. — Боюсь, укусит, — поостерегся Игорь Семеныч. — Как бы ее обезвредить? — размышлял вслух тощий метлоносец. — Девочка, кисонька, ну выйди? — жалобным голосом попросил клоун. — Нас тебе не жалко, льва-то пожалей! — А я его не трогаю, — сказала Нонка и села по-турецки (значит надолго). — Слушай, может у тебя какие требования? — спросил директор, массируя виски. — Политические? Или свободы совести? Нонка на секунду задумалась. Почесала нос. Вытащила из волос соломинку, пожевала. — Не-а, — сказала она, наконец, и покачала кудрями. — Да Боже ж мой! — завопил директор. — Сделайте что-нибудь! Сейчас уже журналисты сбегутся: ребенок в пасти хищника! — Я не ребенок, — возразила Нонка. — Тем более. — Может ты поспорила, а? — с надеждой спросил милиционер. — Ну, значит выиграла. Я сам могу подтвердить, что ты действительно переночевала у льва. Выходи скорее! — Ни с кем я ничего не спорила, — уперлась Нонка, хмуря лобик. — И выходить я не хочу. Мне тут лучше. — Так и жить останешься? — сказал мужик с метлой. — Учти, тебя кормить нечем. Ты в смету не входишь. Нонка тяжко вздохнула (потому что в животе было пусто со вчерашнего утра) и отвернулась. — Ты кого-нибудь увидеть хочешь? — приставал милиционер. — Маму, папу, мужа? — Нету у меня никакого мужа, — обиженно сказала Нонка. — Никто меня совсем не любит. — Ты из-за этого ко льву залезла? — Не-а. Ну вас совсем. — Сейчас я ее! — не выдержал мужик с метлой и метнулся к клетке. Лев поднял голову. Мужик быстренько отскочил. Толпа отодвинулась. — А-ар-мн-нг-нг-мр-хряп! — сказал лев и лязгнул зубами. Толпа оцепенела. Лев обвел всех мутными глазами. Потом повернулся к Нонке. — Фух! — сказала краснорожая баба и побелела. Лев понюхал Нонку, сморщил нос и лизнул ее в голову длинным языком. — Кранты! — сказал парень в сером халате. Лев еще раз лизнул Нонку. — Ой, только без слюней! — Нонка хихикнула и вжала голову в плечи. — Похоже, они знакомы, — сказал мужик с метлой. — Не иначе, как пили вместе, — предположил пьяный парень в сером халате. — Это просто цирк! — закричал директор и плюнул. — Нам нужен не укротитель хищников, а укротитель сумасбродных девчонок! А такого, наверное, ни в одном цирке мира не существует! — Есть такие! — раздался запыхавшийся голос. Из-за толпы выглядывал Бобиков, размахивая чем-то над головой. — Эй, Нон! Вот я твою игрушку нашел. Иди же сюда! Ребята тебя там на улице ждут. Волнуются. Выпить хочешь? — Ага! — радостно закричала Нонка. — Уже иду! Пошли-ка и мы выпьем, господа!
Нюша: Лялик Лета! ЧУДО-ЧУДО-ЧУДНОЕ! Женя Бабушкин! передай ему пожалста (только сомневаюся я, что он нуждается в наших передавалках), что он как детский секретик, который мы в детстве запрятали, а потом вдруг через много лет и открыли!!! помнишь, такие делали? выкопаешь ямку, выложишь её листочками, цветными стеклышками, внутрь положишь зеленоватый стеклянный шарик, пушистые перышки от чудесных птичек и всё это сверху палочками - вдоль и поперек - потом опять листочками и землей! и переполненный значительностью и значимостью тайны ходишь по двору и закрываешь ладошкой рот, чтобы не проболтаться!!! только самой лучшей подружке! ей одной! вот таков твой Бабушкин! а какие картиночки!!! это ж просто рахат-лукум и щербет в одном флаконе! такой тончайший юмор и такие филигранные выписывания пяточек и пальчиков! ох....... ну скажи ему, Чандрочка, ещё какие-нибудь специальные хвалебности! я не умею пользоваться вашим художническим языком, и как собачка - часто-часто дышу и в немоте словесной умильно разглядываю этих принцессочек и их волшебную жизнь!!!! а какая фотография!!!!!! это же надо так остановить мгновение, в которм вся жизнь человеческая!!!! чудо-чудо и ещё раз чудо!!!! и похоже Женя живёт в полном мире сам с собой, и у него нету претензий к окружающему его социуму.... вот такой он цветок душистых .... нет не прерий, а наверное мечт, снов и того самого божественного благодушия! блага души! здоровья ему и радостного сумасбродства! вот! так и скажи ему - это от Нюши, которая вот так любит таких человеков как он!!! Пошли-ка и мы выпьем, господа!
Chandra: Нюша пишет: здоровья ему и радостного сумасбродства! вот! так и скажи ему - это от Нюши, которая вот так любит таких человеков как он!!! Нюшик,как я рада!!!! как я рада, что так тебе откликнулось!Я его обожаю, он весёлый и бедный поэт,жизнь у него (в бытовом плане) совсем не лёгкая, но он этого совершенно не замечает. Художник в чистом виде. Конечно,за ним тянется шлейф почитателей, которые, собственно, и помогают ему как-то примириться с реальностью.Я разместила кое-что из его поэзии на одном портале, так там девушки плачут и посвещают ему стихи.А это самое главное,что ему нужно - любовь. Если тебе так понравилось - заглядывай на эту страничку, тут будет масса интересного! А какие прелестные сладкие открытки он делает! А ещё он собирает по помойкам кукол и реставрирует их. Его Нонка уже выросла и дальше будут рассказы про её богемную жизнь, порой весьма неприличную. И, конечно его потрясающая графика! Спасибки тебе
Chandra: Нюша пишет: передай ему пожалста (только сомневаюся я, что он нуждается в наших передавалках), что он как детский секретик, который мы в детстве запрятали, а потом вдруг через много лет и открыли!! Конечно,он детский секретик! конечно, у меня такие были! И конечно, он нуждается в таких словах. потому что питается только любовью, и влюблён всегда!
Нюша: Лялик! тогда вот ему ещё! таким Женя видится мне! (фотки не мои, но это то, что я бы хотела, если бы могла...) и смотри как это перекликается с духом нашего сайта! две ипостаси - душа и тело и пусть девушки плачут! и сочиняют стихи! душа должна уметь плакать кстати, где-то вычитала фразу, правда о мужских слезах "слёзы - не признак слабости, слёзы - признак чувствительности!" я всеми своими местами души и тела за это высказывание! "давайте восклицать и плакать откровенно, то вместе, то поврозь, а то - попеременно"!!!! и - самое главное - не будем придавать значение злословью!!!! не-бу-дем!!!! обязательно буду следить за новыми появленями Жени здесь но фото - просто - ах!!!! (возможно, это потому, что есть схожесть с одним человеком..... )
Chandra: Нюша пишет: и - самое главное - не будем придавать значение злословью!!!! однозначно! Злословью здесь не место! Однако, Нюша, какая вы чувствительная!Это такой нам с Женей подарок!
Chandra: Нонка и её подружки
Нюша: - Чандрика! и Жене - светлый ангел, как солнечный луч, и ангину излечит и плач, пусть нам время - бесстыдный палач, но себя раздаривший - вне туч....
Chandra: Из цикла "Гранатовая Гранада для малиновых Мальвин" Как стрекозка хрусткокрылая на травочке, На оградке примоститься ладит лапочки И глазищами поводит стрекозовыми Бирюзино-бирюзисто-бирюзовыми. Голобоким голубочком хохлит голову. Веер ветра перевеяв вечер к городу, То разгладить, то наморщить ищет складочки Вскользь щекочет ей атласовые пяточки. Рассмешилась — расцвели на щеках ямочки. Распушилась ранней травкой на поляночке, Рассветилась одуванчиковым солнышком, Расцветилась — розу в россыпь по горошинкам. Ты соседка — непоседочка, проказница, Егоза — глаза в глаза — частица праздника! Светлый ключик, теплый лучик летним вечером, Как лепечущая, блещущая свечечка!
Chandra:
Alex: Женя --- Женечка.....
Chandra: нашла в интернете САМАРЦЫ ПОД МИРОВЫМ ДРЕВОМ (фрагмент) Разделила 180 страниц Лениного альманаха на два и заглянула в середину. А там - до невозможности трогательный рассказ Жени Бабушкина. Так его, в его недетском уже возрасте, все в Самаре и зовут - Женя Бабушкин. То ли потому, что любят, то ли потому, что талант наш самарский опростился, смотрит на мир прозрачными толстовскими глазами, про малышек неприкаянных пишет. И здесь, в рассказе "Ангельчик", главная героиня Нонка в третий класс перешла. Но не это в рассказе главное. А что главное, заметила я только во втором чтении. А вы, может, сразу угадаете? Привожу кусочек: - Хоть бы уж мне помереть! - мечтает обиженно Нонка. - /…/ Ангельчик милый за мной прилетит прихватить мою душку. Нежный такой, как бисквит, сзади крылья из пуха, длинные, белые сверху, снутри голубые или зеленые. Также бывают и розовой краски. Точно я знаю, видала такие, не раз, это очень красиво! Женя пишет прозу как Андрей Белый. Подчиняет поэтическому ритму. А конкретно - дактилю. Этакий вальс получается: ум-ца-ца, ум-ца-ца (с ударением на "ум"). Проза Бабушкина соседствует с цветными репродукциями четырех его "эльфиков". Эльфы, не ангельчики. Неизвестно, кто они. Нонка с ее подружками - постоянные персонажи рассказов Бабушкина? Или просто маленькие девочки, в своем десяти-одиннадцатилетнем возрасте уже томно выкатившие свои миндалевидные глазки и явно мечтающие о романтических приключениях? Газета "Волжская Коммуна"
Chandra: Жене Бабушкину Ему и посвящается. От набросков беспомощных Онемела рука. -Может быть,вы возмете Ученика? Две луны заколдованы, Королевская стать. -Может,вашим плащем Посчастливится стать? По карманам молчание, Серебро собеседника. У таких не бывает Ни плащей,ни наследников. У таких океанами Бьют стихи по весне. Самой маленькой впадины Не достанется мне. Sarah
Chandra: День рождения Нонки миры Киры Суботина
Robi: Какого пола ангел? - Он с детскою душой Застенчивой улыбкой, Сердечностью большой. -------------------------------------- Определение ангела в исламе - Не имея пола, ангелы занимаются только исполнением воли Всевышнего Аллаха. Обычно только пророки были наделены способностью видеть ангелов. Простые смертные лишены этой возможности, (нежели если это не являлось нужным). Ангелы созданы Аллахом из света, хотя они могут менять облик. Например, к народу пророка Лута Джабраиль, Микаиль и Исрафиль пришли в облике прекрасных юношей.
Chandra: Robi пишет: Какого пола ангел? - Он с детскою душой мой ответ про ангелов здесь
Chandra: "Богема в бегониях" Валечке, подруге детства. Эти цыганки-смутьянки сердца расхищают, как гроздья! Хафиз Ширази Тринадцатого июля, часов около трех пополудни, граждане, отдыхающие на самарском пляже под Полевым спуском, с любопытством наблюдали как молодая, интеллигентного вида очень прилично одетая босая женщина волокла за руку всклокоченную цыганку-подростка, а та вопила и отбивалась. Что - нибудь сперла? - сочувственно интересовались полуголые и на одну десятую одетые загорающие, оглядываясь на шум. Не вмешивайтесь! - сурово отвечала женщина, - тут дело семейное. До шести лет Нонка вообще не подозревала о существовании цыган: ей про них не рассказывали. Как-то Евгения Петровна отправилась на работу (она тогда еще работала каждый день), а дочку оставила дома одну. В детский садик Нонка ходила нерегулярно и неохотно, чаще всего сидела дома под присмотром теток или соседки бабы Нонны. Вернувшись через три часа, Евгения Петровна обнаружила квартиру распахнутой настежь. Из шкафа исчезла шуба и меховая шапка. Нонка тоже пропала. В отличие от шубы и шапки, которых не увидели больше никогда, Нонку увидели скоро, точнее услышали. Она забилась в резной теремок на детской площадке и дальнослышно оттуда рыдала, на вопросы отвечала невпопад и толку от нее добились немного. Выяснилось только, что в дверь позвонили, Нонка открыла и впустила двух детей, мальчика и девочку, кудрявых, необыкновенно хорошеньких, нарядных и, несмотря на прохладный апрельский день, без сандаликов и носочков.…Зачем Нонка убежала во двор (а пробыла она там, видимо, порядочно, потому что вся перепачкалась) и над чем так отчаянно уливалась слезами, Нонка не помнила, или не могла сказать После этого случая Нонка не домовничала и до самой школы ходила на прогулку только в сопровождении мамы, бабушки или бабы Нонны. Теперь Нонке больше чем два раза по шесть, она напросилась на свидание, даже не на первое. Очень далеко и, конечно без спроса, ну и что? Часа полтора, самое многое, на дорогу, два часа в городе, полтора обратно, а Евгения Петровна в последнее время раньше шести не появляется. Нонка отлакировала все ноготки скромным маминым лаком, подгустила ресницы, немножко нервно напомадила ротик. Душиться не стоит, все равно выдохнется, пока доберешься. Только бы электричку не отменили. Нонка терпеливо сносила ручейки пота между лопаток, липнущее под коленками платье, щекочущие волосы на глазах и во рту. Затоптанный мизинчик не в счет, пережить можно. Непонятности начались, когда Нонка выбралась из тоннеля на привокзальную площадь и стала разузнавать, как ей добраться до городского пляжа. Ее как-то недослушивали, то отмахивались, то смеялись. Нонка носилась с троллейбусной остановки на автобусную, с автобусной на трамвайную, и все больше запутывалась. Через час, умученная, избегавшаяся и загоревшая Нонка очнулась на площади Куйбышева, где к своему удивлению обнаружила кроме грузной и грязной статуи каменного или бетонного гостя, здание оперного театра и художественного музея, двери, которых оказались запертыми. В скверике ее атаковали цыганки. Нонку напугали их красные крикливые бантики, кричащие крашенные рты и острые, красные, цепкие коготки. Благополучно вырвавшись из окружения с помощью толстой прохожей тетки. Нонка с ее помощью определила верное направление и двинулась в сторону Волги. Одна мелкая, наглая и кудрявая, еще долго тащилась за ней с протянутой ручонкой и непонятно ругалась. Полуденное солнце слепило немилосердно, Нонка ладошкой прикрывала то глаза, то затылок. Асфальт жегся сквозь подошвы и, Нонка посочувствовала, бежавшей сзади оборванке с голыми пятками. Она даже обрадовалась, когда на солнце наползла тень, и закрапало. Редкие крупные слезы падали на асфальт и тут же испарялись. Дождь пригрустил пуще. Толпа повалила с набережной в город. Нонка упорно спешила против течения. Заглядывала во все попадающиеся на пути кафешки, не здесь ли укрылся от дождя Маратик? ―А может, я, вообще, все перепутала?― пронзила Нонку страшная мысль: может мы не на сегодня договаривались, а на завтра,….. или, того хуже,….. на вчера? От этой мысли стало совсем сыро. Рядом заскрипели тормоза.. —Подвезти? Нонка поскользнулась от неожиданности, что вызвало в машине сдержанный смех. —Куда подвезти? - спросила Нонка, неосмотрительно останавливаясь.. —Ты же куда-то идешь?? —Куда-то наверно, иду.. —Лучше сухо ехать, чем мокро идти пешком. ― Мне не советовали садиться с незнакомыми людьми…… —Так все незнакомые, пока не познакомятся.. —А вы кто?? —Люди без комплексов. Я - Дима, она - Юля. Девица в темных очках сделала ручкой. —А тебя зовут Таня, очень уж черненькая?? —Конечно, нет, зачем? —Тогда — Наташа, потому что ты с бантиками? —С трех раз не попадете. Нонна. —Вот и познакомились, теперь сядешь? —Теперь сяду, – согласилась Нонка, влезая на переднее сиденье. — Я же из дому потихоньку ушла и никто не знает, где я. Искать не будут.. —Поругались? —Наоборот, я на свидание… на свидание —А он не пришел? —Он –то, конечно, приш
Alex: Вот так приключение!!! Так интересно... Сразу вспоминаю свои приключения,которых из за неуемного характера было предостаточно....Надо ведь же... будь я собственной дочкой - убила бы... Бог хранил.
Chandra: У моей подружки, Звездочки веснушки, Рыжие лохмушки, Хвостик озорной. Кудри завитушки И глаза простушки. У моей подружки Мысли ни одной. У моей подружки Разные игрушки, Шарики, хлопушки, Мишка заводной, Розы на подушке, Бантики и рюшки, У моей подружки Вечный выходной. У моей сестрички Толстые косички, Радуга на личке, Длинный язычок. Вредные привычки У моей сестричке, Вместо пальцев - спички, Тронет – припечет. У моей чудесной Юмор неуместный, Но зато, не пресно, Каждый день сюрприз. У моей чудесной Круг знакомых тесный, Если ты не местный Так отсюда брысь. У моей богини Непростое имя, Не молись с другими, Лучше выбирай. У моей богини Сердце в георгине, У моей богини Огражденный рай.
Chandra:
Chandra: А на последнем Нонка! узнаётся..
Kork: Женин портрет просто душераздирающий
Chandra: У нас в городе группа энтузиастов сняла фильм по одному из рассказов Бабушкина "Зимняя лилия". Ну просто такой любительский фильм,Но довольно милый,девочку интересную нашли, Женька там же увековечили для истории. Самая прелесть - там в фильм вставлен мультик (сами сделали) из жениных рисунков и на его фоне читаются стихи про нонкин сон. ну очень мило. Вот я снимки сделала с DVD
Chandra: Это мультик про нонкин сон
Chandra: ЗИМНЯЯ ЛИЛИЯ Мариночке и Наташе, которые знают, что знают. Не для пользы же народов Вся природа расцвела… Каролина Павлова. 1 Колкий звонок вдребезжался, вклинился в дебри Нонкиных снов пронзительным, длительным длинь-ди-ди-зи-инь!.. Одной рукой Нонка терла склеенные глаза (в них вертикально скользили неопределенно полосатящиеся пятна), другой нащупывала выскользающую трубку. Ногой придвинула табуретку, сесть бы и не свалиться. — Да... ну я... ага... да... — Ты пьяная что ли? — возмущался неотчетливый Бобиковский голос в трубке. — Сплю я, — пробормотала Нонка, выковыривая из-под кровати тапок и силясь попасть в него ногой. — Просыпайся мигом и ко мне! — командовал далекий Бобиков. —Живее, живее! Я тебе работу нашел! —Чего? — переспросила Нонка, хрустко зевая. — Оглохла?! — рявкнул Бобиков и бросил трубку. — Мне? Работу? А где? — вопрошала встрепанная Нонка уже у долгого у-у-у. Полуспящая, мятая и теплая еще от постели, Нонка беспорядочно заколготилась по комнате в одном тапке. Сапоги в ванной, платье на кухне, колготки на батарее, дыра на коленке, зашивать некогда, краситься не успею. Вон как развернулись события! И зима еще не ко времени! С грехом пополам облачившись и зашнуровавшись, Нонка, не очухавшись толком, ринулась на выход, чуть не оставив ключи на зеркале, под охраной задумчивой гипсовой пионерки. Ноги промокли еще до остановки: сапоги всасывали воду как губка. Липучий снег запечатывал глаза, набивался за шиворот, лез в рукава. — Пьфу, блин! — отплевывалась Нонка, слизывая слезы и дрожа разнеженным, недопроснувшимся телом. Лед под водой, вода надо льдом, мама, как скользко! Троллейбус качало, Нонку мотало и взбалтывало. Она изо всех сил цеплялась мокрыми белыми пальцами, но все равно больно стукалась то боком, то коленкой. Потом она бежала по пересеченной местности, утопая выше щиколотки в раскисшем снеговом киселе. Бобиков ждал в холле, бегая по периметру и дергаясь от нетерпения. — И часу не прошло! Договорился же с людьми! — Андрюшенька, я насквозь! — с шумом втягивая сопли, захныкала Нонка. Стянула почерневший сапожок и отжала воду из колготок. — Можно я пять минут пересохну... — Времени в обрез! — сурово пресек Бобиков и сунул ей в руку мятый клочок бумаги. — Вот адрес и немедленно! —А разве ты меня не проводишь? — распахнула Нонка посветлевшие от безысходного ужаса глаза. — Некогда! — отрезал Бобиков и целеустремленным горным бараном унесся вверх по лестнице. — Я думала, я у тебя работать буду, — тихо всхлипнула Нонка. — А если далеко... Снег обратился сперва мелким, а потом густым и проливным дождем. Дождь задорно колотил по крышам. По стеклам, по перепончатым зонтикам, плескал в лужах, смывал предвыборные плакаты. Записка в Нонкином кулаке разлезлась и буквы стали неразборчивыми кляксами. — Такой фирмы тут отродясь не было, — безучастно проворчал седой вахтер с кавалерийскими усами и перегородил Нонке проход крепкой старческой рукой. — Фирма «Лилия»? — встрепенулась выходящая из вертушки женщина в черном берете. — Это вам не сюда. Сейчас выйдете, обойдете дом с торца. Там будет железная дверь, написано «Хода нет». Подниметесь по лестнице, по коридору направо, третья дверь. Спуститесь в подвал, выйдете во двор. Увидите забор деревянный. Калитку откроете и налево. Там три дома, перпендикулярно нашему. Один белый, вы его пройдете, другой красный, вы его обойдете кругом. Дверь увидите, где ступеньки. Вниз спуститесь... Вот там ваша фирма. — А вы, разве, меня не проводите? — Нонка шмыгнула носом, обращая на словоохотливую гражданку взор юной мученицы. Та подозрительно покосилась и медленно покачала головой. От духа краски, клея и чего-то предельно едучего у Нонки защипало глаза, хотя забитый нос не дышал и, уж точно, ничего не чуял. Пол толстым слоем покрывали испечатанные бумажки, вперемешку с картинками, обрезками, обрывками картонок, календариками, клочками газет, раздавленными и расплющенными коробками, обрывками веревок, огрызками яблок, пробками, сухарями, плесневелыми апельсиновыми корками, картофельными очистками. Груды окурков громоздились везде: в корзине для мусора, на столах, на стульях. Некоторые еще дымились и Нонка, оперевшись о стол, слегка обожглась. Со стен смотрели рекламные купальщицы, котята из корзинок, бесстрашные Малдер и Скалли, кандидаты в депутаты и неизвестно из каких глубоких подвалов явившийся, пыльный в багетной раме портрет Маркса с круглой дырой на правой щеке. На самом длинном столе барышни (беляночка с толстой косой и мулатка с букетом лиловых, обвитых бисером косичек) в двое ножниц крошили что-то из куска зеленой фольги. —Драсси, — прогундосила Нонка, стряхая воду с кудрей. — А мне директора? —Там! — ткнул хорошо пропеченный солнцем тонкий палец в сторону не замеченной сразу Нонкой стеклянной двери с плакатиком: «Не открывай, — убьет!». Стиснув зубы, Нонка, шелестя и шурша, пересекла помещение, робко тукнула и шагнула в незнакомый мир. Трое окутанных дымом суровых мужчин на первый взгляд показались ей совершенными близнецами. Попривыкнув, она поняла, что они, как святые на старых иконах отличаются формой бород и размерами лысин. — Рассь... — выдохнула Нонка. — Ане... ректора... — Не понял? — наклонился к ней центральный. Бутылка перед ним качнулась, но не упала. — Мне-е-ктора… — мекнула Нонка и выжидающе замерла, стиснув шапку, с которой падали на пол крупные капли. —Мы все тут директора! — ответил крайний слева, с самой короткой бородой, скорее щетиной. — Тебе кого конкретно? — Понятия не имею никакого, — Нонка несколько раз дернула носом. — Меня Бобиков прислал. —А-а-а!.. — протянул сидящий справа. — Бобиков. Тогда все ясно. Он сказал что-то, чего Нонка не поняла и все засмеялись. — Ты откуда такая? — Из дому... То есть, сейчас я из Бобикова... — Да нет, где ты раньше работала? Нонка хлюпнула и вытерла нос, не зная как ответить чтобы правильно. —Нигде. — Ясненько. Молодой специалист. — То есть нет! — спохватилась Нонка. — Я, конечно, работала раньше. В рекламе, например... — И что же ты делала? — Ничего, сидела. — Где? —Ну, где скажут... Нонка пососала палец. На ум ничего не шло, мозги застыли манной кашей. — Ты руками чего-нибудь делать умеешь? — Я? Это как? — Приклеить, отрезать, перевязать? —Не знаю... — честно призналась Нонка и облизнулась. Чавкнула носом и ртом и без всякой надежды предложила, — Ну, я же попробую или как? — Кадры решают все, — сказал левый. — Или как? Директора переглянулись. Нонка постояла покачиваясь на одной ноге, на другой, помяла шапку, вздохнула с бульканьем и свистом. — Мне, что ли, уходить? —Почему? — неожиданно сказал тот, что сидел справа. Он, видимо, был главный и мог решать за всех. — Оставайся, конечно. — Двое других молча закивали бородами. — Уже можно раздеваться? — не поверила такой удаче Нонка. — Вешалка в углу. Только осторожно, она все время падает. Нонка вылезла из мокрой куртки. Даже подстежка пропиталась сыростью. Сразу стало легче дышать. Левый директор помог зацепить куртку за крючок. Отвернувшись, Нонка долго сморкалась в тонюсенький детский платочек. Размоталась из шарфа. Оставшись в красном бархатном платьице и веселом свитерке с петушками, вернулась к столу. — Водки хочешь? — буркнул щетинистый. — Да я как-то... — замялась Нонка, все еще ощущая мурашки в позвоночнике. — Согреться только. — Остатки водки выплеснулись в ближайшую к Нонке рюмку. Исполняя первый приказ, Нонка глотнула. —...сибо, — просипела она, морщась и часто моргая. — Рыбка вот. Нонка пальцами выловила одинокий скользкий ломтик. — А хлеб весь съели. Нонка облизала пальцы. — Альбина! — позвал правый директор. Фиолетовым силуэтом возникла мулатка. В ушах, в носу и в губе у нее карнавально поблескивали золотые колечки. — Там у нас сто рублей оставалось. Вот возьми еще сто и сгоняй. Мулатка бесшумно исчезла. Третий директор, самый молчаливый, пристально рассматривал Нонку снизу вверх. Она размазанною улыбнулась. — Присаживайся, не стесняйся. Ты теперь к нам надолго. В нашу компанию кто попадает, тот не возвращается. — В смысле? — Нонка скромно приткнулась на край подставленной табуретки. — В смысле, коллектив у нас сплоченный. Кого попало не берем, а если берем, то уж знаем зачем. Нонка угнездила подбородок в ладошки. Прочищенный нос ее больше не беспокоил, только в сапогах было очень водянисто. — Я первый раз на работу поступил на работу в 69, нет, все-таки в 70 году. Осенью. Ты тогда еще не родилась. На завод, художником. Ты, хоть приблизительно, представляешь чем тогда художники занимались на заводе? Нонка потрясла головой. — Вот и я не знал. Наверно, Ленина рисовали. А я, думаешь, рисовать умел? Правильно, не умел. Я и сейчас не умею. — А зачем же вы, тогда, это, художником? — осторожно спросила Нонка, боясь шевельнуться. — А кем же? Музыкантом, что ли? Ты, милая, тоже, к нам поступаешь кем? Сама не знаешь. Чем запишем, тем и будешь считаться. Была у нас в цеху комсоргом Раечка. Глаза — во такие, ресницы — во такие, а между спиной и ногами, просто не обхватишь. Стала она меня склонять в комсомол вступить. Продержался я до Нового года. Тридцатого декабря попросили меня гирлянду натянуть... Куда это Альбина провалилась, здесь идти два шага? — А что с Раечкой? — поинтересовалась Нонка, ожидая страстной истории. — С какой Раечкой? Познакомился я там с Танькой Кузьменко. Черненькая, кудрявая, вроде тебя, только в очках. Знаешь, бабы в очках — они все ведьмы. У нее шутка любимая была — башмаком в потолок запустить. Сколько лампочек побила... Помните какие тогда юбки носили? — Синие? — предположила Нонка. — Да я про длину. От сих, до сих и узкие. — Чего ты ерунду городишь? — вмешался директор №2, вертлявый и беспокойный. — Девушка ждет, когда ты расскажешь о работе, а ты ей голову морочишь! —Я не морочу, я как раз к тому и подхожу, чтобы рассказать о работе. — Он не морочит, — подтвердила Нонка, разглядывая висящую между окон крупноформатную, но неумную копию «Персея и Андромеды» Рубенса. — Это вы нарисовали? — Что ты, что ты! Конечно не я. —Введи человека в курс дела, — не унимался второй директор, самый маленький и лысый. — Объясни, какие у нее права, какие обязанности... — Работа у нас простая, — сказал директор №1 (крайний правый) — Разная у нас бывает работа. Работы много, работа хорошая... Она понимает. — Я понимаю, — согласилась Нонка. — Я понятливая. Мне только один раз показать, потом я сама. Я же много где работала: и в театре, и в музее, и в столовой, и контролером, и воспитательницей. Я всегда все понимала. — Первого сентября иду я в магазин за лентой для печатной машинки, — начал директор №3, пощипывая треугольный клочок бороды. — А по переулку мне навстречу — школьницы, целый класс. Фартучки на них белые, ленточки в косичках белые, туфельки белые и носочки на всех, тоже, белые-пребелые... Белая, заснеженная Альбина внесла в охапке белый полиэтиленовый пакет. — Вот и снегурочка с подарками! — обрадовался главный директор. — Ладно. Все лишнее со стола. Зови сюда Поликсену. Хватит онанизмом заниматься. А ты, Райская, пиши заявление: прошу принять меня на работу в качестве художника-оформителя. Нонка сидела на подоконнике, над батареей и досыхала. Пар от колготок уже не поднимался. Сквозь дырочки выглядывали: кусочек розовой пятки, маленький пальчик и фрагмент колена с зеленовато-желтым акварельным синяком. — Это отец назвал меня Нонной, по египетскому что ли, — непривычно для себя громко тараторила Нонка. — А мать хотела — Сашей. — Это меня-то Сашей! Хороша бы я была! Нонку разобрал такой смех, что она засучила ногами и еле-еле удержала равновесие. —Моя матушка, как ты можешь догадаться, тоже, была неравнодушна к экзотическим именам, — сказала луноликая и волоокая Поликсена, плавная и медлительная. — Бабушку мою звали Аполлинария Аполлоновна, матушку — Полина, поэтому, чтобы не нарушать традицию, имя мне подыскали в мифологическом словаре. А ты у родителей одна? — Более чем! — самодовольно объявила Нонка. — И это правильно. Я всяких младенцев просто не выношу! — Значит, замуж не собираешься? — спросил директор №1. Легкое облачко грусти омрачило светлый Нонкин лобик и чуточку пригасило блеск в расширившихся зрачках. — Я пробовала, — пробормотала она глухо, опустила голову и кровь еще сильнее прилила к щекам. — Ничего у меня не получилось... —У меня, тоже, не с первого раза вышло, — лазоревым взором озарила ее Поликсена. — Со своим вторым, ныне здравствующим, мужем я познакомилась при весьма необычных обстоятельствах. Дело в том, что мой первый муж, редактор многотиражной газеты, был человек до чрезвычайности нудный и никуда меня одну не отпускал. По той же причине, он не разрешал мне носить платья теплых тонов: от персикового до красного, красить губы зеленой помадой, курить дорогие сигареты и смотреть аргентинские сериалы. Я же, в свою очередь, привыкла с раннего детства быть независимой, ела много сдобной выпечки, не любила быстрой езды, читала лежа, не соблюдала элементарных правил гигиены, с соседями была подчеркнуто вежлива, переходила улицу только на зеленый свет и ненавидела чай с лимоном. Сама посуди, дорогая моя подруга Нонночка, могут ли люди со столь разными жизненными позициями мирно сосуществовать на ограниченной территории однокомнатной квартиры, почти в самом центре большого города, где такое множество разнообразных соблазнов вовлекают нас в страстное желание расцветить скуку монотонной и размеренной жизни. Само собой разумеется, что рано или поздно (скорее рано, чем поздно), должен был наступить тот роковой день, когда нашим, и без того натянутым до предела, отношениям должен был наступить, заранее предрешенный судьбой, неотвратимый и неизбежный конец. Это примечательное и, во всех смыслах, поворотное для моей дальнейшей жизни событие случилось 8 марта. В тот вечер муж мой вернулся ранее обычного. Я же не ждала его в неурочное время, и потому пребывала в кресле, в некоторой рассеянности и задумчивости, к тому же, погода в атмосфере вовсе не располагала к активным действиям; моросящий дождь и густой туман за окнами не радовали глаз, а скорее нагоняли тоску и меланхолию на тонко организованных людей, к которым, как ты легко можешь понять, отношусь я, о чем он был достаточно осведомлен, прожив бок обок со мной столь длительный отрезок времени. Тем не менее, супруг мой, прямо с порога, в неприемлемо резкой и грубой форме, заявил, что желает поздравить меня с праздником (какой праздник может быть в дождь?!), а значит я должна быстренько (обрати внимание на это отвратительное слово - быстренько!) приготовить скромный ужин; а он, пока, накроет на стол, и откупорит, по этому случаю принесенную, бутылку шампанского. —А, правда, 8 марта не праздник? — перебила, несколько утомленная длинным вступлением, Нонка. — Это все Клара из Люксембурга придумала, — ответила более политически образованная Альбина. Поликсена опустила на стол порожнюю рюмку, подождала, пока директор №3 наполнит ее, выпила, неторопливо зажевала квадратиком шоколада «Сударушка» и продолжила: — Но это не все, любезная моя Нонночка. Он сунул мне, чуть ли не в лицо, отвратительную охапку каких-то холодных и мокрых цветов. Больше сдерживаться я не смогла и заплакала. Тихо оделась и вышла из дома, чтобы больше никогда в него не возвращаться... — А у меня, вот, ни силы, ни воли! — глубочайше вздохнула Нонка. — Я никогда ниоткуда сама уйти не могу! — Погруженная в свои невеселые мысли, вышла я на пустынную набережную. На льду, возле проруби, толпилось несколько почти совсем обнаженных зимних купальщиков, мужчин и женщин. Некоторое время я постояла, рассеяно наблюдая за их странными действиями, и направилась к чернеющему вдали, на, чернеющем уже, небе, лесу. Кое-где на вздувшейся поверхности реки поблескивали лужицы, и нахохленные мартовские воробьи растаскивали соломинки, оставшиеся в выбитой крестьянскими телегами колее. Когда я дошла до сломанной ивы, окончательно опустились сумерки. Дул сырой, пронизывающий ветер. Оглянувшись, я заметила что за мной неотступно следует неказистая плюгавая собачонка. — Вот собак я прямо ненавижу! — вскрикнула Нонка и хлопнула ладошками по коленкам. — Собак, стариков, младенцев и трамвайных контролеров! — Эта собачонка была настолько ничтожным существом, что сама пугалась и отскакивала, если я поворачивалась в ее сторону. Но, вскоре, за ней потянулись другие собаки и набралась целая свора. — Жуть во мраке! — Нонка сжала вовсю разгоревшиеся щечки. — Я бы умерла! — Собаки были разные: большие, маленькие, средних размеров, лохматые, гладкошерстные, но все до одной беспородные. Они не лаяли и не ворчали, только шли за мной ровным строем около двух километров. И тут на моем пути, точно из под земли, выросли три овчарки таких габаритов, что если бы поднялись на задние лапы, то возвышались бы над тобой, славная моя Нонночка, головы, приблизительно на полторы. Я невольно остановилась. Стая, следующая за мной по пятам, также замерла, точно ждала команды. Пауза тянулась где-то минут пять. Одна из овчарок тихонько гавкнула и вся масса собак позади меня взорвалась дружным лаем и свирепым, агрессивным рычанием. Маленькая собачонка обнаглела до того, что стала совать свою слюнявую морду мне под юбку. Может быть, я даже вскрикнула, только тихо, едва слышно. Поликсена снова протянула опустевшую рюмку. Ее охотно обслужили. Поликсена выпила, и некоторое время молчала, прикрыв глаза длинными белесыми ресницами. — Приключение мое становилось чреватым. Собаки лаяли все громче и подступали все ближе. Я закрыла глаза и бессловесно молилась. Вдруг, раздался свист, овчарки завиляли хвостами и побежали куда-то. На фоне темного леса я увидела, светлую фигуру высокого человека. Это был молодой длинноволосый и бородатый мужчина. Собаки помельче, увидев его, рассыпались. Он взял меня за руку, и мне сразу стало тепло и надежно. Всего несколько слов сказал он простых и ясных. Как узнала я впоследствии, человек этот работал ночным сторожем, охранял какой-то склеп, то есть склад. Там, в тесном, но уютном помещении, я смогла отогреть не только окоченевшие конечности, но и свою отвыкшую от душевного общения душу. Ты представь, умная моя Нонночка! Все стены в комнате были забиты полками! Книги стояли рядами от пола до самого низкого бревенчатого потолка. Были представлены сочинения Гурджиева, Успенского, Кришнамурти и все двенадцать томов «Тайной доктрины». Я никогда не забуду этой тревожной мартовской ночи. Тогда я впервые взяла в руки... Поликсенин голос поплыл в Нонкиных ушах, навалилась сонливость и поспешила душа, шелком крылышек шурша, туда, где в стране отдаленной и дикой коврик травки проколот гвоздикой, где играют в сирени сирены, где весь берег в узорочье пены. А по морю кагорного цвета, в четыре ветра одета, в завитушке-ракушке, с голубком на макушке, жемчуговая и хрустальная, беспечальная, беспечная, сахарная и млечная, обаятельная, необязательная, крепковустацеловательная плывет госпожа Венерушка, мама и вечная девушка. Выходит на островочек, из соли да на песочек. Рослые взрослые нимфы встречают попарно, как рифмы, а махонькие нимфетки под ноги сыплют конфетки. Кто нес восковые свечи — держит долгие речи, кто зажег свечу стеариновую, надевает ей юбку малиновую, пышную, длинную с оборками, складками, рюшами. Да приносят тарелки с грушами, яблоками, гранатами, марципанами и цукатами. Увивают в цветочки и ленточки. Тут и Нонночка — бух! — на коленочки: — Матушка, благословите! Я не беленькая, не сивая, я трусливая и плаксивая! Меня мальчики больше не любят!.. На нее посмотрела богиня: — Что ты в очередь встала с другими? Вы мне эти фокусы бросьте, боги ведь не играют в кости. Не поможешь нытьем и плачем, что наметим — то и назначим! Ты не знаешь, а нам известно — вес, объем и время, и место. Прекрати свой плач неуемный. Да сегодня и день не приемный. У Венерушки волосы рыжи, вплоть до талии, даже пониже, глаза зеленее петрушки, а на щеках — конопушки. Ай-ай!.. Нонка носом клюнула, тюкнула... и проснулась. Слезинка запоздалая из глаза — кап! —Носик не ушибла? — ласково улыбнулась Поликсена. — Ты, кажется, дремлешь. Забирайся, лучше, в кресло. — И заботливо подлила Нонке в недопитую рюмку. — Не, я внимательно слушаю, — бодро откликнулась Нонка. Но в кресло перебралась — там мягче. К тому же она немножко пересохла, от нее слабо пахло летом. Грусть, тоже, испарилась: позабыла то, что было, а о том, что могло быть да не было, стоит ли сокрушаться? Спать расхотелось, и Нонка активно включилась в разговор: — Вот вы все такие понятливые, а у меня шефиха последняя, эх и тупая попалась. Выгнала, за здорово живешь! Звонит мне, значит, Маратик, спрашивает: ну, я сегодня к тебе вечером приду? Конечно, говорю, только про резинки не забудь. Ой, говорит, я уже забыл. Может, пока, так обойдемся? Вот, говорю, какая твоя любовь! Обещал ведь, клялся, и не помнишь ничего! Тебе-то, конечно, все равно, а обо мне ты подумал? Ой, говорит, извини, Ноннушка, может все-таки и без них можно? А я говорю: нет, без резинок можешь мне на глаза не показываться: иди куда хочешь, а я тебя не пущу, просто. Тебе лень до киоска дойти, а я — мучайся. Ладно, говорит, деньги получу, затарюсь, чтоб до конца жизни хватило. Может, говорю, стоко много и не надо, только проверь, чтобы прочные были, а то некоторые, только наденешь, сразу рвутся. Он меня чмокнул в телефон. Только я трубку положила, влетает моя шефесса (у нас телефон сдвоенный), вся синяя, и орет: я тебя увольняю! Я говорю: за что? Я телефон, что ли, заняла, а вы звонка ждали? А она: я не ждала, что такие предметы будут обсуждаться по служебному телефону! — Так тебя и рассчитали? — Так и рассчитали. А чего вы все смеетесь? — Нонка тряхнула буйно вьющимися от дождевой воды волосами. — Это сейчас я подстриженная, а тогда ходила лохматая, как кикимора, потому что резинки все полопались... Нонка бравировала и сама собой гордилась: так легко и непринужденно могла она вспоминать Маратика. А ведь только месяц прошел!.. — Не горюй, — сказал, отсмеявшись, директор №3. — На Новый год обязательно подарю тебе заколку. — С мишкой? — загодя обрадовалась Нонка. — Почему с мишкой? — не понял директор. — Хочешь турецкую, хочешь — китайскую. — Нет, мне с мишкой. Я раньше крокодильчиков копила из киндер - сюрпризов, а теперь мишек ищу. — Похоже, новое замужество тебе не грозит, — сочувственно посмотрел на нее директор №1. — Жить тебе до старости у матушки под крылышком. — В смысле? — нахмурилась Нонка. — Если ничем не интересуешься, кроме игрушек... — Чего же ничем? Я календарики собираю с гороскопами. С самого 93 года. У меня их целая коробка. — Это коллекция, или ты в гороскопы веришь? —Я во все верю! — поспешила заверить Нонка. Директор №1 подмигнул директору №2. — Расскажи ей свой случай про неопознанный объект. — Фу! — сморщилась Альбина. — Он нас заколебал этой историей. Сто двадцать пять раз слышали. — Послушаешь сто двадцать шестой. Нонна же не знает, — директор №2 придвинулся ближе. — Работал я переводчиком в ГДЕЖЗ. Жил я тогда возле лодочной станции, а контора наша располагалась возле фабрики игрушек. Это, если посмотреть по карте, точно противоположный конец города. На дорогу уходило ровно два с половиной часа. Еду я как-то в автобусе летом, в июне, точнее, в июле. Пассажиров не очень много. Начиналась гроза. Залетает в окно голубой шарик. И начинает мне тыкаться в ботинок. Сперва, где-то там, невысоко от пола, около щиколотки, потом все выше и выше. А после, поднимается сюда, к уху, к левому, и начинает тихонечко гудеть. И вот, не поверишь, слышу, что гудит он на английском языке! А я английского тогда совсем не знал... Минуты полторы погудел и обратно в окошко вылетел. Не знаю, почему он меня выбрал, но уверен, что все это не просто так! — Во вселенной ничто не происходит просто так, самая малая величина имеет значение! — многозначительно прищурилась растормошенная Поликсена. — Люди, просветленные светом высшего разума, видят в частности целое, могут о капле судить по океану и на основе внимательных жизненных наблюдений даже предсказывать будущее с поражающей точностью. — Мне цыганки каждый день хотят будущее предсказать, — засмеялся директор №1, — когда я на вокзал прихожу, окружат целым табором... — Что хотите, думайте, — перебил директор №3, — а мне как цыганка нагадала, так все и случилось. — Погодите, не рассказывайте, — остановила его Нонка. — Я сейчас вернусь. Чтобы не терять время, она, не обуваясь, выбежала в коридор. Одинокая лампа дневного света, как влипшая в паутину муха, жалобно жужжала под потолком и больше напоминала большую сигарету, чем осветительный прибор. Нонка не сразу нашла то, что ей нужно, а на обратном пути, вообще заблудилась. Сперва она сунулась в комнату, где работали штукатуры, потом попала в редакцию газеты «Могильная ромашка», наконец очутилась в кладовке, уставленной ящиками. В темноте она сумела разглядеть приклеенные на ящиках крупные нерусские буквы «Оранж». «Апельсинчик бы меня очень освежил», — подумала Нонка и попыталась оторвать крышку от ближайшего ящика. Это ей удалось. Нонка запустила руку внутрь, но, вместо округлости плода, нащупала что-то продолговатое, холодное и, как ей почудилось, металлическое. «Здесь какая-то тайна!», — испугалась она немножко, но не стала раздумывать, а поскорее выбежала. Соседняя дверь оказалась, наконец, той, что была нужна. Нонка взгромоздилась в кресло, подвернув под себя начисто застывшие ноги. — Еще рюмочку? — наклонилась к ней радушная, слегка вспотевшая Поликсена. — Ага, можно, — кивнула Нонка. —Возвращался я из армии, — заговорил директор №3, — На вокзале, в Самаре, подходят ко мне две цыганки, постарше и помладше, комсомольского и пионерского, скажем, возраста. Погадаю, мол, не хочешь, так дай денег ребенку. Я детей, вообще, жалею, особенно девчоночек. А эта грязненькая такая, руки-ноги в цыпках и волосенки светленькие, славянские. Сунул ей какую-то мелочевку и пошел. Старшая меня догоняет: спасибо, Коля, добрый ты человек, расскажу я тебе, что будет. То, что девушка твоя тебя не дождалась, ты не расстраивайся, не переживай. Встретишь ты ту, про которую думал, что потерял. Хорошо будете жить, детей трое: мальчик и две девочки. Большим начальником не станешь, но и тобой никто командовать не будет. Через три года выиграешь в лотерею холодильник. Только, бойся пузатых и носатых, большие тебе от них неприятности. Позовут тебя в другой город, сразу переезжай, не сомневайся. А квартиру ни за что не разменивай. И еще запомни: ждет тебя в сорок лет такая радость, о какой и не думаешь! А тут малолетка, пигалица вот такая, говорит: встретишь Ирину Петровну — берегись. Что бы она тебе ни говорила — не верь. Лопнет банк ихний через полгода и всех пересажают. Так все в точности и произошло. — А радость большая в сорок лет? — спросил директор №1. — Мне еще, пока, тридцать восемь. Нонка окончательно убедилась, что в этой компании можно говорить и спрашивать о чем угодно. — Де — девочки, девочки! — поторопилась занять она паузу в разговоре. — А вы на картах гадать умеете? Меня никто научить не может, а я бы хотела... Директор №2 посмотрел на нее строго и с укоризной. — А знаешь, что всякие гадания и предсказания безоговорочно осуждены церковью? Альбина что было сил пихнула его в бок. — Прекрати! Знаешь же, что я этих твоих штучек не люблю! — Ты что, разве не в ладах с церковью? — спросил директор №1. — Не знаю, как с церковью, а с отдельными ее представителями — точно. Отец мой приехал в СССР перед самой перестройкой... — Значит, ты в пионерках не состояла? — посчитал на пальцах директор №1. — Нет, мать у меня русская, — угрюмо ответила Альбина. — И лет до тринадцати все у меня нормально было, пока я нижних соседей не залила. Дело в том, что у нас в доме воду часто отключали. Трубы ремонтировали. Пока рабочий день — нет воды, только ночью давали. Все старались от заката до рассвета воды набрать, чтобы на весь день хватило. Откроешь вечером кран и ждешь, пока потечет. Сижу, телевизор смотрю, фильм «Фараон», первую серию. Время где-то к часу. Вдруг в дверь звонок. Открываю — поп стоит. Здоровенный, толстый, губастый, бороденка редкая, а коса толще, чем у Поликсенки. Чем вы тут занимаетесь, орет, у меня на кухне с потолка дождик идет. Я говорю: ой, как хорошо! Значит, воду дали, я успею джинсы выстирать. А он кричит: хорошего ничего не вижу! Понаехали тут всякие дикари, порядочным людям потолки заливают! Я тогда еще вежливая была, говорю: никуда я не понаехала, я тут родилась, если хотите знать, прямо в этом доме. А если вы хорошего ничего не видите, это ваши комплексы. Проходит ровно неделя. В следующую пятницу сижу, телевизор смотрю, фильм «Фараон», вторую серию. Еще думаю: сегодня никто скандалить не придет. Чувствую — под ногами сыро. И одновременно в дверь звонят. И звонят, и стучат — все вместе. Вы что, нарочно мне каждую пятницу потоп устраиваете?! Мне смешно, конечно, удержаться не могу, говорю вежливо: извините, потоп — это по вашей части, я чудес делать не умею. И почему каждую пятницу, когда это только второй раз? А он стоит, распрягается. Соседи на площадку повыскакивали, в чем были, думают — катастрофа. Он орет: твои родители мне капитальный ремонт сделать обязаны, кстати, где они? Они, говорю, ушли по своим делам. Какие, он орет, у папуасов могут быть дела в России? А я уж, тоже из себя вышла, говорю: это ваша беда, что вы малограмотный, папуаса от фиджийца отличить не можете! Тут еще соседи подключились, что мы им спать не даем. Они и увидели-то меня в первый раз в жизни, так сразу набросились. Я тогда не такая как сейчас была, тихонькая, острижена скромненько. Только эта половина головы оранжевой краской выкрашена, а эта — красной. Ну, цвет им не нравится, а сантехника тут при чем? — Когда мужика в доме нет, всегда краны текут, — заметил деловитый директор №2. — Альбинка, тебе наливать? — Наливай. Несусь я по улице на роликах. Только раскочегарилась, тут батюшка из-за угла. Со всего разлета ему в брюхо спикировала. И что думаете? Как в стенку горохом. Я кувырком, башкой об асфальт, а он стоит как памятник. Скрутил меня за ухо, как гимназистку дореволюционную и голосит: ты, ослица, дубина стоеросовая! Отец твой с пальмы упал и хвост себе сломал! Я скромно так говорю: вы что — расист? У нас, в России, все народы равны. А он разбух как пузырь: умойся, черномазая! Не могут все народы быть равны: хамово племя Бог проклял и никакой Фрейд этого отменить не может! Купила я в зоомагазине паучиху-птицеедиху с выводком и потихоньку ему на кухню запустила... — Знакомый сюжет, — пробурчал в полусне директор №2. Директор №1 похлопал Альбину по плечу. — Ты, Альбиша, конечно, не в счет, ты своя в доску. Только, честно говоря, я нацменам не доверяю. Я чуть жену себе из тайги не привез... — Это когда на плотах справлялись? — оживился директор №2. —Когда с медведем? Окна почернели. В них зеркально продлевалась комната со столами, обитателями и всем веселым безобразием художественного беспорядка. Те, за оконные, тоже разговаривали и пили, только на изворот. — Что за штуковина там у нас стоит в углу? — спросила Нонка, поочередно вытягивая из-под себя примятые ноги. — Я так и не поняла. — Муфельная печка, — пояснила Поликсена, пухлой белой рукой ероша Нонкины кудри. — Какие мягкие. Из тебя, наверное, можно веревки вить. Нонка про себя согласилась. Но ей не стало от этого грустно: «Я пластичная, — подумала она, — и эластичная, а вовсе не размазня. Легко приспособляюсь к обстановке. Это ж не плохо?» — Печка от прежних хозяев, добавила Альбина. — Художники тут мастерскую снимали, керамисты. Видишь у меня брелок с эмалью? Все что от них осталось. —А зачем нам печка? — В ней готовить хорошо. И потом кости сжигать. Сажу, кстати, можно опять же, художникам продавать. — Какие кости? —Те, что остались от художников, — пошутила Поликсена и рассыпалась длинной, переливчатой трелью. — Ой, посмейся еще! — восхитилась Нонка. — Мне так нравится ! —...Приходим мы вечером в поселок, — продолжал рассказ директор №1, интенсивно втягивая дым. — Нашли дом с синей крышей, стучимся. Выскакивает старик лохматый, босиком, уши волосатые торчком. Вам чего надо? Мы, вот, к Люсе с Олей. —Тогда заходите. — Сели за стол. Я ставлю две бутылки. Старик их сразу цоп! — и спрятал куда-то. Выносит свою настойку, то ли из мухоморов, то ли пес знает из чего. Выпили. Я еще две бутылки вынимаю. Он их тоже унес и все свое подливает. В башке муть, а любви все больше хочется. Оля меня во двор вытаскивает: давай. Спрятались за бочку. Я хотел хоть руки помыть, думал в бочке вода, а там не то жир, не то дрянь какая-то, еще больше испачкал. Я эту Олю (или Люсю) — целовать, а она с меня штаны тянет: некогда, давай шустрее. С нее платок упал, гляжу — рыжая! Кто видел рыжих нанаек? Ноги у нее волосатые такие... Витька из дома выбегает, руками машет: пора отсюда когти рвать! Я нашел такое, что... — Поликсена спит! — объявил шепотом директор №3. —Значит ровно девять часов. —Я, пожалуй, тогда, тоже пойду... — Нонка нагнулась, путаясь в шнурках. — А то как-то темно уже... — Не буду задерживать, — директор №1 потушил сигарету. — Спокойной ночи. — Завтра к восьми, не проспи! — крикнул вдогонку директор №2 — Спасибо, — откликнулась Нонка из темного коридора. Домой Нонка добралась только к половине одиннадцатого. Уронила куртку в прихожей и неестественно прямо прошла в свою комнату. — Где ты была? — двинулась следом за ней Евгения Петровна, оторвавшись от новостей. — Андрюша позвонил, сказал, что ты поехала устраиваться на работу. Тебя приняли? Или ты уже работала? —...ботала, — отозвалась слабым эхом Нонка и плашмя повалилась на кровать, на серебристое вьетнамское покрывало с резвящимися дракошками. — Первый день и так допоздна? Что же вы делали? — А все... Мамуленька, разуй мне боты, я наклогнуться не могу... Евгения Петровна склонилась над поверженной дочерью. — Вы что, никак, там, на работе, пили? — Ой, что ты, ма - мамочка! — с закрытыми глазами улыбнулась Нонка, плотнее прижимаясь щекой к родной подушке. — Просто я очень устала... Пока Евгения Петровна разбиралась с узелками, Нонка совсем заснула. — Бур-бур-бур, — делала она губами, когда Евгения Петровна раздевала ее и укутывала одеялом. —Табаком пахнет, — принюхивалась Евгения Петровна, встряхивая свитер. — М-м-м, — уже по ту сторону добра и зла сомнамбулировала Нонка. — Просто мы очень много печатали, клеили и завязывали... И, вообще, оказывается, ходить на работу не так уж плохо... ( это первая глава)
Chandra: Весенний аромат пьяных девиц осенью А Розы и Лилии благоухали... В лужах мокло что попало, также что туда упало: от-ражения людей, тени всяческих идей, и обертки от конфет, и огрызки от котлет, пачки из-под сигарет, приглашенья на банкет и обрывки от газет... Новостей же нет как нет... — Смотрю я вот и думаю... — сказал над ухом тонкий нежный голосочек. Я поднял голову. Шикарная девица стояла рядом. В красном пальтеце, в такой же шляпке и в перчатках красных. А из -под шляпки, выбившись, вились пружинкой тонкой рыжие кудерьки. Да это Виолетта! Вот сюрприз! — Ну надо же, приехать на денек и прямо сразу на тебя наткнуться! Ты что, меня, мой милый, не узнал, или забыл, или узнать не хочешь? — Простительно тебя и не узнать! Ты прямо-таки вся преобразилась! — Намного лучше прежнего, ведь так? — Не просто лучше — небо и земля! Вот это да, я пря-мо столбенею, бледнею, леденею и тащусь! Видать, успех в столице, слава, деньги и что-нибудь еще и для души? Виолочка довольно улыбнулась и промолчала (видно тут секрет). Столица, заграница — это все понятия из об-ласти иллюзий. Оттуда возвращаются нечасто. — А как твой муж? Морщинка натянулась на белом Виолетточкином лбу. — О чем ты это, милый, я не знаю? Который муж? — Вот это интересно! А с кем ты уезжала? — С кем? Одна. — Однако! Любопытный поворотик. А твой Марат? — Ах, ты об этом, милый! Марат... не знаю, право... где-то... там... Да и тебе должно быть безразлично. А как твои успехи? — Как всегда. — А поточней? — Никак и чуть получше. — Послушай, ну и что, мы так и будем стоять тут на углу и под дождем? — Куда теперь деваться, если осень? — Нельзя зайти под крышу? — Денег нет. И рожи разные мне видеть неохота. — Ну, деньги — полбеды. А рожи — да... Так к Же-нечке? — Вот это ты напрасно. Я с той поры к ней больше не ходил. — Ну и зайдешь. Ты ж не один — со мной. Тут красные сапожки раскатились, и я поймал ее за ло-коток. Вот видишь? Упаду, сломаю ногу, промокну, просту-жусь, порву пальто... Зачем тебе потом со мной возиться? Скорее соглашайся — и пошли. Полчасика уж как-нибудь протерпишь. Я согласился, тяжело вздохнув. И что же? Женька оказалась дома. Конечно, только случай нам помог. Застать ее обычно невозможно. — Какие люди! — завопила Женька и руки подняла. — Вы что, с Луны свалились? — Угадала, — сказала Виолетта, шляпу сняв. И сразу на пол из нее водой плеснуло, точно из большой кастрюли. — Вот блин горелый! Это встреча века! По крайней мере — года. Не ждала! Девчонки обнялись. Телячья нежность. Вот уж под-ружки близкие нашлись! С каких же это пор такие ласки? Тут Женька, Виолетту отпихнув, в меня вцепилась и впилась губами, как будто в торт. Я несколько опешил. Наш поцелуй порядком затянулся... Она уже оставила ме-ня, а я еще стоял, как пень, и думал: бывает не гадаешь и не ждешь... — Ну ты чего? Давай хоть дверь прикрою. Там, правда, у меня такой бардак... — Ну это как всегда, традиционно. — Эй, слушай, раз уж случай подвернулся, пускай Ма-ратик сходит принесет чего-нибудь в бутылке с пузырька-ми. Мы женщины (какие уж ни есть) пока обсудим малень-кие тайны. — Мне надо обязательно уехать сегодня же, — сказала Виолетта. — Я, знаете, ужасно тороплюсь! Мой поезд че-рез два часа. Успеем мы пообщаться? Женька подмигнула. И я пошел. Лило, как из трубы. А снизу, тем не мене, подмерзало. Я, точно водомерка-клоп, скользил по этому катку. Махал руками. Купить того и этого. Скорей. Девчонки что-то жарили на кухне. Тянуло подгорелой колбасой. Конечно, повара из них лихие. Мы сели прямо на пол, как японцы (у Женьки появи-лось два ковра). Уютно-неуютно, а помягче. Предмет, в который я вливал вино, скорей всего был вазой для цветочков, но только небольшой величины. Мы выпили по очереди. Славно. Суть не в посуде — главное, что в ней. — Ну, как столицы? — говорила Женька. пытаясь при-курить от утюга (вот, понимаешь, кончились все спички). — А что столицы? До сих пор стоят. Возьмите там, в кармане, зажигалку. У вас что нового? — У нас то уж тем паче, без новостей. Провинция и глушь. Я высек огонек, поднес девицам. На зажигалке надпись ни к селу ни к городу — «Лоли-та». Я хихикнул. И обе престарелые лолитки дуэтиком хи-хикнули за мной. Отвыпили и налили по новой. Они трещали громче двух сорок. А я не успевал и сло-ва вставить. Да в этом, впрочем, не было нужды. Мне было любопытно их послушать. О чем они трепались? Ни о чем. Болтать об этом мож-но бесконечно. Меж тем большая стрелка на часах неумолимо двига-лась по кругу. — Тебе идти? — спросил я Виолетту, заботясь вроде о ее делах. — Да нет, могу, пожалуй, погодить. Я так давно вас, братцы, не видала. — Тебе идти! — кивнула Женька мне. — Сгоняй те-перь, возьми чего побольше. И, если хватит, сыру и банан. Конечно, я ходил еще не раз. А целых три (скорей все-го — четыре). Бутылки составляли длинный ряд. И Виолетта больше не спешила. Сперва все было рано, а потом, понятно, поздно. Приближалась полночь. — Так поезд твой ушел? — спросила Женька и паль-цем указала на часы. Они стояли. Время прекратилось. — А хрен с ним! — отвечала Виолетта, махнув изящно маленькой рукой. — Давайте выпьем! Добрый бог Дионис заботы наши отодвинул прочь. Вот вам картинка. На ковре вьетнамском (быть может, он не лучший из ковров) сидят экстравагантные подружки. Красиво курят. Справа Виолетта. Она вся в кумачовом, как тюльпан. К прическе присобачен хитрый бантик. Он тоже красный. Пухлый ротик бантом и ярко ал. Она поджала тоненькие ножки и дымчатыми глазками следит, как кольца дыма к потолку взлетают. Она молчит и слушает, склонив головку влево. Будто дремлет. Будто в мечтаниях далеко унеслась. Ресницы голубую тень броса-ют на голубые щечки. Пыль веснушек их оттеняет... (Ну, искусствовед!) Взгляните влево. Перед вами Женя. Она в зеленом. Это пошловато. Один нам хорошо из-вестный автор зеленое для рыжих запретил. Она его, конечно, не читала. И оттого ужасно хороша! Рассказывает грубый анекдотец и треплет кончик ог-ненной косы. Вторая по спине сбегает змейкой. Ах, эта золотистая змея! Она меня ужалила смертель-но. Безжалостно! О чем тут говорить? Я между ними бледный и притихший, вожу глазами жадно и скольжу текучим взглядом от одной к другой. С фуксиновых Виолиных колготок (какой чудесный, гадкий, дикий цвет!) — на голые Женюлечкины лапки. Конечно, ноги голые бегут всегда прекрасней туфлей падишаха! Ну как же хороши вы обе вместе — две феечки из ска-зочного сна! Вот два цветочка из райского сада. Много ли, люди, для радости надо? Ах, лепесточки и ох! стебельки... Целых четыре ноги и руки! В сложности общей четыре колена. Что-то там есть на сей счет у Верлена? Сорок и пальчиков и ноготков. Вот он предел наслажденья каков!.. Серег две пары и десять колечек... Я как баран меж двух славных овечек! Бантики, бусики, яркие ленты... Все же случаются в жизни моменты! Как говорил знаменитый Ибн Хазм: Рыжие — лучший на свете фантазм. Все понимал хитроумный араб — Если привязан, то значит ты раб! Изнемогая от сугубой страсти, я тихо обнял сзади их за плечи. Две золотых головки! Я вздыхал их аромат, слад-чайший из возможных. — Вы нынче как сиамские сестрицы, — шепнул я, за-дыхаясь от любви. И выпил, чтоб от нежности не лопнуть. — Давайте мы чего-нибудь споем, — сказала Женя и взяла гитару. Все приняло испанский колорит. У Жени голос был довольно низок. Виолочка пищала как комарик. Они все время путали слова. — И ты бы спел! — и Женечка меня легонько левой ножкой подтолкнула. Но я молчал. Смотрел во все глаза. Я в их глаза смотрел и просто таял. Яблоко. Жить без тебя нелегко. И Писание учит не ложно: Быть одному невозможно. Две груши. Бедные наши души. В них червь завелся любовный, И слышен скрежет зубовный. Три сливы. Красивы и не спесивы. Нежное, слабое сердце Горит, как от жгучего перца. Четыре грецких ореха. Случается — не до смеха. Но эти сладкие слезы Милей, чем с шипами розы. Пять черешен. Кто перед Богом не грешен? Молвил философ практичный: Учись грешить эстетично. Шесть круглых смородин. На что ты, дружок, пригоден? Девочки да колечки, Еще пустые словечки. Семь клубничек. Не без вредных привычек. Кто не любит курящих женщин, Пусть ищет себе деревенщин. Восемь бананов. Не обойтись без обманов. Сам понимаешь, милый — Любить не заставишь силой. Девять вишен. Каждый из нас услышан. Всякий находит пару, Карл обязательно Клару. Ананасов десятка. Не все получается гладко. Наберись, дорогой, терпенья Иль полюби мое пенье. Одиннадцать виноградин. Ты мне самим Богом даден. А посланное от Бога Просто так не спихнешь с порога. Мандаринов двенадцать. Милые часто бранятся. Но лучше бы этим тешиться, Не обязательно вешаться. Тринадцать спелых кокосов. Не возникает вопросов. Незрячие мы повстречались, Вот и перевенчались. Четырнадцать кислых киви. Привязан к моей ты гриве. Из каждого волоска Свяжу по четыре силка. Пятнадцать манго. Давай потанцуем танго. Мы аргентинцев не хуже, Затяни только пояс потуже. Шестнадцать ягодок терна. Не буду шататься в черном, А буду ходить лишь в красном — Для милого безопасном. Семнадцать крыжовенных ягод. Можно расстаться и на год. Будут и мысли, и речи О предстоящей встрече. Айвы восемнадцать штучек. Заскучаешь без хрупких ручек, А без ножек моих — подавно, Станет тошно тебе и погано. Девятнадцать малинок на блюде. Наплевать нам, что скажут люди. Это исстари так ведется, И столько платков не найдется. Двадцать зеленых арбузов. Я для тебя не обуза. Я — твое развлеченье, Смех, печаль и мученье. Запнулся Виолеткин язычок. Осиленная мощными бо-гами — Морфеем и Дионисом — она свалилась на бочок — и отключилась, отгородясь оградою ресниц от мира внешнего и всех его соблазнов. Не перечь своей душе — с милым рай и в шалаше — под раскидистым бананом — хорошо проснуться пьяным — это живопись Буше. Напиши большой рассказ — прочитай его не раз — ес-ли б сладкие девицы — так могли летать как птицы — ты остался бы без глаз. Ночью света не гаси — разрешенья не проси — если волка кормят ноги — он пасется при дороге — а кому ска-зать «мерси». Это только для ума — есть могила и тюрьма — а когда ты отключился — это значит излечился — не страшна тебе чума. Я Женечкины ножки целовал. О ножки Женечки! Я ими восторгался. Я полыхал, пылал и трепетал. Я каждый пальчик почи-тал особо. Они чуть-чуть озябли на полу. С чем их сравнить? С бутончиками роз, которые проснулись на рассвете. — Ну хватит наслаждаться одному! — сказала Женя несколько капризно. — Эй ты, китаец, почитатель ног, те-перь давай попробуем по-русски! Вот это ночка из ночей такая, которая в счет жизни не идет! От огня в глазах темно. Мед вливаем мы в вино. Кто там сверху, кто там снизу — разобраться мудрено! Искры падают из глаз. Мы начнем в который раз. О, моя Шахерезада, как чудесен твой рассказ! Эти косы из огня, что дотла спалят меня! К утру стану горсткой пепла, не найдет меня родня. Не знаю, так ли сильно мы шумели. Свалили стул, пе-ревернули стол и, кажется, раскокали бутылку. Тут Виолетка, голову подняв, — Вы мертвого поднимете! — сказала со сна осипшим томным голоском. — Ах, принеси, пожалуйста, водички. Я просто умираю — пить хочу Когда я вышел с кухни со стаканом, то Женя пребыва-ла в царстве грез. А Виолетка вялая сидела и терла глаз трясущейся рукой. Ее я, точно сонного младенца, поил из рук и гладил по спине. Перебралась, напившись, на кровать, легла, свернув-шись как-то сиротливо, под голову подсунув кулачок. — Я что-то утомилась и устала. Озноб какой-то. Обни-ми меня. Я рядом лег и тесно к ней прижался. Вся тоненькая, хрупкая, она почти как полутелая духиня. Люблю субтиль-ных, водится грешок. — Мне так с тобой нестрашно и тепло, — шепнула Виолетка, потянувшись. Потом ручонкой обняла меня, по-гладила, и скоро наши губы слились. Мы тихо так застыли. — Какой сегодня славный был денек! Да длинноват. Сними с меня колготки... Читать стихи, откупоривать пробки и с Виолетты стя-гивать колготки — вот эти три занятья для меня... Хороша моя Эльфесса — никакого нет в ней веса, ни-какого нет в ней тела — только сахар и вино. Припорхнула, прилетела — значит так уж суждено... Милая моя фиалка, мне тебя ужасно жалко: задала же ты задачу — я хочу тебя и плачу! А тебе не все равно. Золотистый мотылек! Как твой путь с моим пролег? Без тебя мне было пусто, даже праздник не развлек. Сыплешь с крылышек пыльцу. Что приблизит нас к концу? Дорожить своим добришком не пристало и купцу. Или скука, или рай. Сам, приятель, выбирай. Рви цве-точки, те, что видишь, и забудь, что близко край. Все кончилось у нас довольно быстро. Виолочка кричала тонким криком, до крови прикусила мне губу. Морфей над нами реял, сыпал маки. Виолочка, обняв одной рукой меня, другой — подуш-ку, задышала ровно. Я чуть держался. В это время Женя негнущимися сонными ногами к нам прибрела и повалилась рядом. Я отодвинулся, пустив ее в середку. Пусть отогреется. В квартире наверху пробили громко часы шесть раз. Ну вот и утро скоро. Пора вставать. Девчоночки мои чего-то бормотали или пели. Как будто неким тонким ароматом сочились их раз-мякшие тела. Но пахло не вином и не духами. А чем-то удивитель-ным. Весной? 31.12.96. шесть утра
Robi: Понравился мне рассказ про девочек. Женя твой - подарок!
Eos: Ляля, передай ему, что есть люди, которых не надо анализировать и только воспринимать. Чем старше я буду становиться, тем больше я буду в этом уверена. Я восхищаюсь им, я все больше понимаю его.
Chandra: Я рада.Немножко сомневалась, размещать ли этот рассказ. У меня в компе его папка, но это всё было написано несколько раньше. Просто я люблю именно этот период и размещаю то, что люблю.
Robi: Ляля, дай папочку...
Chandra: Robi пишет: Ляля, дай папочку... Тебе, правда, интересно? Я сделала сайт для хранения файлов Приют соловья, и буду туда в виде файлов грузить его рассказы. Но сегодня почему-то самый большой, который сюда не поместился, сбросился. Но всё равно размещу. Пока там только несколько машиных песен и мои статьи.
Chandra: О! Загрузилось. Сейчас сделаю там страницу Бабушкина. И будет там "Зимняя лилия".
Robi: Ляля, спасибо. Я забукал страничку. Ты - чУдная!
Chandra: Robi пишет: Ты - чУдная! Да-да-да
Chandra: Это одно из увлечений художников-мальвинистов. Раскрашивали фотографии в духе наивного искусства.Назвали всё это "сладкая открытка". Потом где-нибудь покажу открытки моей подруги. А это несколько открыток Бабушкина. Первая, конечно, Нонна
Alex: Из Жени книжку с картинками надо... Забраться с ногами в кресло поставить вазу с конфетами и почитать.
Chandra: Из цикла "Гранатовая Гранада для малиновых Мальвин" *** Не темнись над фолиантом, Старины не переновь – Оттого моя любовь Только к фантикам и бантам. Недостроенное детство Как сюртук не перешьешь: Если туча точит дождь, От него не в воду деться. И во сне не видел рая, Кто рожден в своем аду. Пляшут зайки под дуду, Рыбки ловятся, играя. Не обсчитывай кукушки С нарисованной горы. Тот, кто брат своей сестры, Не награда для подружки. Похвалу трубить синицам Журавлю не перестать, Оттого и страсть подстать: Лишь к носочкам и косицам. Нет вопросов на ответы: Безъязыки мудрецы. Да, поэты – все лжецы, Но не все лжецы – поэты. Случайной музетке От павлиновой бомжетки Отюльпанел мой язык! Побегунцы и кружетки Переглазили за миг. Попугайно пестроскладно, Сквозь халвовую жару Пересахарно багдадно Исфаганит в Бухару. Оттюрбанясь надгазонно В перестук и пересмех, Миражово непросонно Перепальчикала всех. В недолепет перептичит И занозу и лозу, Запамирно разресничит Рыжий ирис под слезу. Взлет пророзенной одежки Неприлипный свеет след – И опрашенные ножки Не опросишь на ответ. Зашиповнились ромашки, Одуванный вздох погас… От тюльпанчатой люляшки Распавлинился мой глаз! *** А после того: 1. Верно, с бессонницы месяц опух… Алый шиповник расцвел в саду. Кружится, кружится заспанный пух. Самые длинные дни в году! Сонная синь шемаханских ресниц… Алый шиповник расцвел в саду. Шелест шелков, щебетанье страниц… Самые длинные дни в году! Тени тюльпанов уснувшей весны… Алый шиповник расцвел в саду. Кружатся, кружатся сонные сны… Самые длинные дни в году! Музыка спящих стеклянных миров! Алый шиповник расцвел в саду. Грезят узоры нездешних ковров… Самые длинные дни в году! Спящая рыбка в заснувшей волне… Алый шиповник расцвел в саду. Сны засыпают и мрак поредел: Самые длинные дни в году! Ангел родился, дурак пролетел! Алый шиповник расцвел в саду. Сны засыпают и мрак поредел: Самые длинные дни в году! Облако-вестник, дремотная грусть… (Алый шиповник расцвел в саду). Пусть мне присниться, что я тебе снюсь… Самые длинные дни в году! *** В городе семь фонтанов: Струи кипучих слез- Скоро они устанут, Если начнем всерьез. Все родники Севильи, В самый печальный час, Столько воды не пили, Сколько текло из глаз. Так же ручьям малаги (Много ли право их?) Верно, не хватит влаги Нас переплакать двоих. И водометам Гранады (Так ли они хороши?) Горше рыдать не надо, Чем нам с тобой от души. Ливни утратят силы, Утихнет рев. Тропики плаксивы… Север, увы, суров. Солнце всегда смеется – Как избежать беды? Сколько всего прольется, Если растают льды! *** Во всем, что сладко – скрыт огонь, – учил Абу Али Уйди, горячего не тронь, наставнику внемли. Учили нас немало лет, что в сладости – источник бед Утехи нет, а только вред. Будь сладкое – вдали! Два горя, если, на беду, огонь скрывается во льду! Я тут ответа не найду: берется отколи? Но, также, правильны слова: отнем питаются дрова. Нога важней, чем голова, коль на гору взошли. И крепко знаю я одно: что сладко, то не студено. Ты воду обрати в вино, а сахар размели. Сиротка, истина проста: залепит сахаром уста, Подарок лучший – немота. Аллах ее пошли!
Chandra: Сегодня у меня были гости. Женя читал новую повесть "Время запасной столицы". Кусочки читал, не всё. мечтаю получить цифровой вариант. Прелэстно, прелэстно, абсурд наподобие Алисы из Нонкиной и вообще нашей жизни. Мамаев всё это время благополучно проспал - я снимала ролики, а он сопел во сне.
Chandra: Другой Женя Бабушкин IV Из черного квадрата – Или как – Телец С зеленой горки Машет рыбой. Расчерчено и вдоль и поперек В лоскутик небо: В клеточках – стрекозки Да бабочки в психейной кисее – Тут – вишенка, Здесь – бусинка, Там – крестик. (А белый снег валит, валит, валит…) Откуда звон? Котов хоронит мышь. В гробу стеклянном Королевны дремлют… Хрустальное качается яйцо На золотой цепочке вправо-влево. Одна звезда спешит сменить другую. (Весна, весны, весною, о весне…) Который день У моря ждем гонца. Здесь ласточка не делает погоды. Луна добрее на чужих харчах. (Ее близнец всю ночь русалок дразнит). Следов не остается на песке В часах не остается не песчинки… (Ну, куколка, кружись, кружись, кружись!) Все выше небо, Тоньше пелене… Голубки примеряют ожерелья. Влюбленный светофор утратил глаз: На перекрестке топот красных лапок. Раскрой-ка зонт, лягушками дождит! Павлин танцует с радугою танго. (Скорей сюда! Бегом, бегом, бегом!) Вот еду, еду я И вижу мост. Все следу нету – А ворона сохнет. В горах далеких слышится: Ку-ку! Зажги фонарик, Девочка, Под вечер. В бамбуках заблудился ветерок. Как в прошлогодних листьях не исчезнуть?.. (Кто там? Кто там? Кто там? Кто там?) И, наконец – Хрустальный башмачок. Изящное, но хрупкое изделье. Рассейтесь, серый пепел и зола!.. Отечества дымок приятен… Или?.. Идет за мужем верная жена, Туда, на небо, Принести нам хлеба… (Динь-динь! Дин-дон! Дин-дон! Дин-дон! Динь-динь!) А белочка все песенки поет О том, как много девушек хороших… Ворота золотые высоки, На теремах краснеет черепица… Фиалки пожелтели в холода… И все ступеньки инеем покрылись… (Увы, увы, увы, увы, увы!..) Она идет по снегу Босиком, Несет в охапке яблоки и розы. В косичках – серебро и бирюза, Оранжевые шелковые ленты, Обкусанное солнце С бахромой, Скелеты утонувших сновидений, Глаза тюленей, Зубы мертвых змей…
Eos: Это.. надо читать немного отстраненно.. это очень красиво.. череда образов- как сны, которые никому не должны .. только последнее "Она идет по снегу босиком.. " черт!! Передай Жене, что он гениален. Я услышала его. Это сон-медитация. Chandra пишет: Она идет по снегу Босиком, Несет в охапке яблоки и розы. В косичках – серебро и бирюза, Оранжевые шелковые ленты, Обкусанное солнце С бахромой, Скелеты утонувших сновидений, вот.. это выплывает из сна.. а потом опять погружение.. Chandra пишет: Глаза тюленей, Зубы мертвых змей… Мне представляется это таким. Извините, если кто думает по-другому.. И звон хрустальных колокольчиков.. И дымка ..
Eos: Очень много образов.. это надо читать на свежую голову...
Chandra: У меня есть несколько новых вещей. Теперь он превращает всё в гениальный абсурд - я не про стих, я про нонку в стиле Алисы. Не знаю, как она по размеру, втиснется сюда или нет. А стихо меня вводит в транс. Отрываюсь от земли.
Chandra: Юлечке Время запасной столицы Грешен кузнец в Тегеране, А повешен купец в Исфахане пословица Девятого января выдался особо холодный и ветреный день. Нонка стояла на набережной, упершись животом в промерзлый гранит, и смотрела в безжизненную даль. Домой идти не хотелось, на работе еще никто не работал. Нонка замерзла до слез, пальцы на руках и ногах несгибаемо закоченели, но она не могла заставить себя сдвинуться с места: до превосходной степени не хотелось видеть в новом году того, что до невозможности надоело в старом. Захрустел снег под большими валенками, и Нонка, машинально, повернулась на звук. Мимо, неуклюже переваливаясь, пробежал здоровенный Белый Котик в рваном сером ватнике. На спине белой краской было крупно выведено: «Плэйбой». Остановившись на ступеньках, ведущих на заснеженный пляж, Котик вытащил из кармана мобильник, потыкал в него передним ластом, и заорал хриплым, прокуренным голосом: - Алло! Алла? Лёд завезли? Да не мёд, а лёд, пианистка глухая! Дальше посыпались слова, услышав которые в другом месте, Нонка, наверняка, смутилась бы. Тому, что Котик звонит по телефону и ругается матом, Нонка нисколько не удивилась: набирать номер ластом ничуть не труднее, чем копытом. Но вот слово «Плэйбой» ее, решительно, заинтриговало. Потопав ногами, чтобы они немножко оттаяли, Нонка, охая, двинулась следом за поспешно удаляющимся Ватником. «Эка, он скоро косолапит, без дороги, без пути, - подумала Нонка, - пожалуй, не поспею. Как бы тут, по незнанию, в полынью не ухнуться!» Через минуту-другую это и случилось. Нонка было испугалась, но вода оказалась сухой и сыпучей, точно сахарный песок. Вовремя она зажмурилась. Миновав безвоздушное пространство, Нонка плюхнулась во что-то достаточно мягкое, писчебумажное, выкашливая и вычихивая забившиеся в нос и рот сладкие кристаллики. Очухавшись, сообразила, что свалилась в огромную, как стог, кучу игральных карт, исключительно двоек и троек. Осторожно сползла на твердую землю. Ух, и жарко тут было! «Наверное, на глубине пробиваются гейгеры», - подумала Нонка. Вокруг пышно росли фикусы, крокусы, петуньи и горгульи, блинные и пирожковые пальмы. В тепличном климате сгущались облака. Свет был рассеянный и невнимательный. Нонка встала на ноги, отряхнулась. - Пойду-ка посмотрю! – громко сказал она сама себе. – Всегда интересно: что там, впереди, ожидает, за поворотом! – и двинулась по дорожке, смутно желтевшей среди густотравья. Дорожка, постепенно, перешла в аллею, аллея – в целый проспект, но ни автобусов, ни трамваев не виднелось, ни справа, ни слева. Нонка расстегнула дубленку, потом сняла ее и понесла в руках (шапка зацепилась где-то и исчезла еще при спуске). Ни через полкилометра, ни через километр не объявилось ни одного указателя. Нонка порядком взмокла. Насыпавшийся в сапоги сахар подтаял, сбился в комочки и кололся. Надо было от него избавиться. Нонка присела на обочине, чтобы без проблем расстегнуть молнию, и тут же вскочила с громким «аем», получив нешуточный укол в отвыкшее от прививок место. Из земли неторопливо поднялся высокий Красный Кактус с длиннющими колючками. - Не очень-то вежливо садиться прямо на лысину! – пробурчал Кактус. – И не стоит так вопить, будто привидение увидела! Правильно извиняться Нонка никогда не умела, поэтому подхватилась и понеслась прочь со всей возможной в этих широтах скоростью. - Ходят, кому не лень! Раньше такого никогда не было! – кричал вслед разъяренный Кактус. Скоро дорога разделилась на прямо, налево и направо. Нонка, не думая, своротила налево (так ноги сами понесли) и оказалась на заросшем голубыми одуванчиками лугу. «Бежин луг! – вспомнила Нонка школьную программу. – Здесь должны водиться луговые кузнечики, пауки-сенокосцы и добрые крестьянские мальчики. А вот кто такой – Бежин? Фамилия ужасно знакомая…» Тут Нонка зацепилась носком сапога (она же не смотрела по чему шла) и полетела носом прямо в одуванчики. «Однако, нельзя торопиться, когда, всё равно, спешить некуда!» - Кто это здесь? – спросил неприятный скрипучий голос. Нонка посмотрела вверх, потом за спину, но никого не обнаружила. - А кто еще здесь? – спросила в свою очередь Нонка. - Это – я! – ответили снизу и, опустив глаза, Нонка увидела под ногами крохотного кротика в солнцезащитных очках, с саперной лопатой на плече. - Это я, чешский крот! – представился он с сильным чешским акцентом. – Меня зовут Гамлет Старый. А ты с какой стороны явилась? Ну-ка, покажи паспорт! - Я – просто Аня, - миротворчески улыбнулась Нонка. – Я безвредная, можете мне на работу позвонить, телефон две двойки, три тройки, четыре четверки. А паспорт, вот он, пожалуйста, всегда с собой ношу… Крот снял очки, схватил паспорт, придирчиво обнюхал его, шевеля седыми усами. Запинаясь, прочитал: - Ли-за Ку-ли-сина… Очень подозрительное имя! Нонке хотелось сделать какую-нибудь гадость. «Пнуть его как следует – и дух вон. Да уж больно противно, если кишки вылезут…» - Вот что, - просипел Крот, надевая очки. – Оставлю-ка я твой паспорт у себя. На обратном пути заберешь. Так всем спокойнее! «Вот теперь я не гражданка», - подумала Нонка, но ничего не возразила, только пожала плечами и покосила глазами. - А что это вы тут копаете? – спросила она, чтобы снять напряжение. – Ой, если не секрет, конечно!.. - Вот это, как раз, не секрет! Свежие могилы. - Ой, а для кого так много? - Для умершей любви и погибших надежд. - А у вас тут катастрофа случилась? - В каком смысле? – подозрительно спросил Крот. - Ну, отчего эти девчонки разом перегибли? Крот постучал лапкой по лбу и нырнул в тоннель. Нонка пересекла березовую рощу, на ходу сорвав с веток несколько зеленоватых апельсинов, и, наконец, увидела признаки жилья: ряд мусорных контейнеров, а, неподалеку, крыши дачного поселка. - Вот чего я терпеть не могу, так это дачной жизни! – бормотала Нонка, все сильнее хромая на правую ногу. - Тетушки начисто отбили мне всякую охоту к земле!.. Две собаки, черная и белая, отчаянно облаяли Нонку из-за забора. Еще одна дополнительная неприятность загородной местности – сезонная миграция собак. Нонка, уверенная в своей недосягаемости, с удовольствием перекидала в и через забор все апельсины, вызвав дополнительную порцию визгливого гавканья. Перед домиком в три окошка с зеленой кровлей и зелеными же ставнями, прямо на улицу, был выставлен большой круглый стол. За столом, уставленным полными, пустыми, полуполными, полупустыми, на четверть полными и так далее бутылками, сидели два дачника (или: двое дачников, вот никогда этих грамматических хитростей Нонка запомнить не могла). Нонка сразу догадалась, кто это, да и любой бы их узнал, хоть никогда и не видел: одни – Мартовский Кот, второй – Сапожник без Сапог. - Ого! – заорал Кот и замахал сорванной с головы бескозыркой. – Незваный гость в понедельник – хорошенькая примета! - Присаживайся! – пригласил в стельку пьяный сапожник. – Налить чайку? - Это же просто откровенное хамство: предлагать то, чего гость не хочет! – без реверансов заявила Нонка, садясь на краешек скамейки. – Я по чаю не скучаю! - Уважаю честность! – понимающе подмигнул Кот, набулькал половину чайного стакана водкой и пододвинул Нонке. – Я бы хотел поднять тост за больных врачей и безграмотных учителей! - Почему? – хихикнула Нонка. - В них сочувствия больше! Нонка выпила, передернулась, и сразу выросла в собственных глазах. - А теперь – за бездарность и лапидарность! – объявил, разливая, Сапожник. - Не части, - остановил его Кот. – Я, пока, сигару выкурю. - А я, наконец, сапоги сниму, - сказала Нонка, - ноги мои в леденцы превратились. - Сунь их в муравейник, - мурлыкнул Кот, откусывая кончик сигары, - муравьям редко сладкое перепадает, съедят до последней крошки… - До последней кошки? – переспросила слишком низко склонившаяся Нонка. – Они и меня сожрут! Я уж как-нибудь сама, потихоньку. - В глубокую старину, - зевая, сказал Сапожник, - в этих заповедных местах правили Король Червей и Королева Мух. Золотые были годы! Настоящий рай для энтомолога! - А что теперь? – спросила Нонка, под настроение любившая послушать про как было раньше. - После релаксации всё изменилось к худшему! – брюзгливо ответил Кот. – Порядка не стало. Номера стерлись. Сперва организовали дуристическое бюро, да где же найти настоящих дуристов, чтобы в своем деле смыслили? Выписали одного из города Дурина, так он скоро сбежал… Запустение полное… - Но живет же здесь кто-нибудь, кроме вас? - Остались кое-где по краям одинокие пейзане… - Как вы их чудно называете! – засмеялась Нонка. - Не смеяться, а плакать в пору! – угрюмо сказал Кот. – Зане, пьют много. Лет пять назад во-он там, - махнул Кот правой лапой, - построили животноводческий комплекс Свин Пигз… - Чтобы делать сосиски и ветчину? - Ну ты и тупая! – нахмурился Кот. – Не знаешь что такое животно-водческий? Там животных водят за ноc по кругу, сперва снаружи, потом – внутри… - Вот тогда, - вставил свое слово Сапожник, - сложили знаменитую песню: Любимый боров может спать спокойно… Не слыхала? Конечно, не слыхала, ты еще маленькая. - А там работают какие-нибудь люди? - Работают только роботы, детка! – резко ответил Кот. - Да хрен бы с ним, с комплексом, - шепотом заговорил, как бы протрезвевший Сапожник. – Там за горой расположилось заброшенное Кладбище Домашних Заданий, а рядом с ним Интернет для Озабоченных Детей. Мимо, даже днем, ходить не рекомендуется. В прошлое затмение… - Только не при дамах! Только не при них! – замахал лапами Кот. - Неужели нет поблизости ни деревни, ни села? - Стояли две большие деревни, - выпив вне очереди, сказал Кот, - Подыхаловка и Околеевка. Много лет стояли, может веков. Пока не появилась Девочка с Косичками. А дело было ночью, зимою, в январе… Председатель колхоза пожалел сиротку, пустил переночевать в свой дом. Девочка весь вечер произносила спичи и пичкала всех конфетами. Никто же не мог догадаться, что она заразилась от своего дяди пожарника нетипичной пироманией! Пока семья читала газеты и смотрела программу «Время», девочка нашла за печкой спички и… Словом, к утру обе деревни выгорели дотла. Об этом сообщали по всем телеканалам. С тех и пошло известное выражение: не разрешайте девочкам играть со спичками!.. - Я этого не знала! – расширила Нонка синие глаза. - Поживешь с мое, еще меньше знать будешь, - мяукнул Кот. Нонка повертела головой, почесала пальцем в кудрях. - Можно ли отсюда выбраться-то вообще? - Можно! – кивнул Кот. – Путь один – вперед ногами. Нонка шире раскрыла глаза на Кота. - Поясню, - наклонился к Нонке Сапожник. – Смело вперед и ногами, ногами!.. Я бы тебя проводил до трассы, только…сапог же нету… Нонка заглянула под стол. - А не мог ли бы вам друг Кот одолжить свои сапоги… на время? - Какую ты чушь несешь? – взорвался Кот, не дав ей договорить. – До чего тупая! Ответь: деньги одалживают под проценты, так? - Так. - А сапоги? Нонка сморщила нос и вывела большим пальцем правой ноги скрипичный ключ в пыли. - Вам что ли стыдно с девчонкой рядом идти через деревню? Никогошеньки же нет! - Никогошенька уехала прошлым летом! – всхлипнул Сапожник. – Я ее так любил, соседку мою единственную! Да, честно признаться, я змеев боюсь. - Тут змеи водятся? - Конечно. Воздушные. Косяками летают. У них брачный сезон наступил. Наступишь, случайно, змею на хвост… - Не надо о неприятном, - перебил Кот. – Отгадай загадку: сапожник без сапог, когда он дамский мастер, а пирожник без пирог, если он… - Не индеец! – ответила Нонка. – Мы эту загадку еще в детском саду № 4 знали! - За вами разве угонишься, - пробурчал взъерошенный Кот. – Вы – пионеры, вас миллионы, а мы – пенсионеры… - Ой, фу! Какие пошлые разговоры пошли! – фыркнула Нонка. – разговоры пошли и я пошла без разговоров. Шмотки свои тут брошу, постережете? Кот пробурчал что-то неопределенно-личное. - На сапожок? – протянул ей стакан подобревший Сапожник. Нонка приняла и выросла в своих глазах еще больше. Поля и тополя чередовались в строго определенном порядке. Дорога петляла между холмами. «Я все поняла! – рассуждала Нонка в уме. – Этот поселок не дачный, а задачный. Из пункта А в пункт Б вышел пешеход со средней скоростью 5 км в час, за сколько часов пройдет он километр, если будет останавливаться на каждом шагу? Однако всё хужее и хужее, такое ощущение, будто я про такое приключение где-то читала…Хорошо еще, что это не сон!.. » Услышав крики и детский шум, Нонка прибавила шагу. «Ага, значит есть, все-таки, кто-то живой. Узнаю дорогу у детей. Люди старше пятидесяти вообще не могут отвечать на вопросы». Спустившись с возвышенности в заниженность, Нонка, увидела, что по полю бегают около десятка девочек с одинаковыми стрижками (если точнее, их было восемь) и гоняют мяч. То есть это был вовсе не мяч, и гонять его было нельзя. К колышку привязали на нитку синий воздушный шарик. От слабейшего ветерка он поднимался высоко в воздух. Участницы игры пытались поддеть его ногой. Но это им никак не удавалось, очень уж странно они были одеты, то есть обуты. Одни – в теплые зимние сапоги выше колен, такие тяжелые, что не только бегать, оторвать ногу от земли почти невмоготу. На других надеты деревянные башмаки, которые при малейшем движении слетали и, точно снаряды, поражали членов команды, кого в лоб, кого в живот или колено, так, что выводили из строя надолго. Не легче приходилось необутым. Пытаясь пнуть шарик, они непременно попадали в бугорок или в булыжник, после чего с визгом и плачем валились на землю. Очень скоро только двое сохранили способность держаться на ногах. Они сильно столкнулись лбами, но сумели неуловимый шарик затоптать. Он лопнул с оглушающим треском. Взрывной волной девчонок разметало в разные стороны. С жалобными стонами игроки (а лучше сказать - игрицы) подползали к врытому в землю холодильнику, доставали из него кусочки льда и прикладывали к пострадавшим участкам тела. Нонка подошла вплотную. - Ну и кто победил? – спросила она с умным видом. Нонка всегда подробнейшим образом расспрашивала о правилах незнакомой игры, хотя ни разу не могла их запомнить. - Никто! – сквозь слезы ответила сестра Даода (имена были написаны на футболках: Баоба, Гаога, Даода, Жаожа, Заоза, Каока, Лаола, Маома), - никто не победил, у нас игра на выбывание!.. - Говорят же недаром: игра до утра не доводит, - посочувствовала Нонка, присаживаясь на траву. – Бедненькие, очень больно? - Еще как! – закатывая штанину всхлипнула Жаожа. – Потому и называется: футбольный матч. - История наша такая печальная, что заставила бы плакать каменного льва, - заговорила самая болтливая Баоба. - Помоги стащить эти семимильные сапоги и я расскажу ее тебе еще до вечернего колокола… Подложив сапоги под голову, Баоба растянулась на травке, вытерла нос и начала. - Родились мы в бедной, но честной многодетной семье в старинном городе Чайгоне. До восьми лет вели привольную и растительную жизнь. Растили нас достойно, поливали каждый вечер сладким сиропом, раз в две недели аккуратно подстригали, прививали всякие милые привычки, подвязывали ленточками, чтобы ветер не свалил, удобряли, то есть окружали добром и удобствами. Однажды нас посадили в красивые керамические горшочки, погрузили в кузов машины и повезли в город на сельскохозяйственную выставку. Там было много удивительных чудес и редкостных диковин: тыквы-горлянки, барышни-крестьянки, рыбы без воды, монахи без кельи, золотые норы, молочные раки, верблюд пролезал в игольное ушко, блоха работала кузнецом, комар – точильщиком носов. Мартышка-окулист проверила угол нашего зрения, и мы заняли почетные места в президиуме. И с этого момента посыпались на нас, как из дырявого решета беды и события. Неожиданно – тили-тили-тили-бом! – загорелся кошкин дом. Началась всеобщая паника. И мы, оторвавшись от родных корней, побежали вместе со всеми. Так мы бежали, в толпе, до тех пор, пока не потерялись, а найтись самостоятельно никак не могли. Ни папа, ни мама не научили нас правилам уличного движения и таблице умножения. Поэтому, первый же проходимец, проходя мимо, забрал нас с собой и продал хозяину чайной плантации. Как горько нам там без сахара и сливок! Не сдержавшись, Баоба заплакала, сестры подхватили нестройным хором. - Что же вы делаете на плантации? – спросила дотошная Нонка. - Невозможно говорить без дрожи! Мы женим чай! - На ком же? - Вот это и есть самое трудное! Сперва даем объявление в Интернет, потом выбираем из откликнувшихся претенденток самую достойную, досижную и долёжную. Согласно плану (поэтому - плантация), свадьбы должны проводиться каждый день. Провинившихся, не сумевших подобрать нужное количество невест и неост, запирают на ночь в складском помещении и заставляют рисовать всё, что на «ча»: Павича, Малевича, Ростроповича, Якубовича. Это очень тяжелое наказание. Кроме того, нас страшно мучают искушения: сбежать, скрыться и удрать. Поэтому в редкую свободную минуту занимаемся самоистязанием! Девчонки захныкали, а потом заревели один громче другой, размазывая кулачонками всё, что текло. - Прекратить немедленно! – прикрикнула взбудораженная Нонка. Она редко повышала голос, но если уж повышала, то до четвертого этажа. – Сам себя в угол не загонишь, никто не поставит! Какие у вас тут проблемы, если тепло и комары не кусаются?! Ну-ка, все встали и пошли, как завещал великий Бодлер! Восемь ртов с молочными зубами широко отворились. Вдвое больше глаз вытаращились до предела. - Как же мы пойдем, если у нас нет ни барометра, ни термометра? – ошарашено спросила Даода. - Мы заблудимся-я! – в один голос затянули Лаола и Заоза. - Вот дурные!! – закричала Нонка и топнула ногой (чего она, в принципе, никогда не делала), - заблуживаются, когда из своего попадают в чужое, а когда из чужого выбираются, только разблуживаются! Исчезнуть это не то же самое, что потеряться! Я всю сознательную жизнь хотела так пропасть, чтобы те, которые не свои, а чужие, ни за что не нашли! Что, я недоходимо выражаюсь? Если мы даже забредем в королевство кривого зазеркалья, всё лучше, чем на одном месте торчать!! - А зонтик? – спросила робкая Маома. - Если вы такие трусишки, - сказала серьезная Нонка, - что сами себя на ниточки привязать готовы, то я приказываю: с этого момента все подчиняются мне! Подтянули трусы – и за мной, в порядке убывания номеров! С правой ноги – шагом-марш! Незнакомое место – самое лучшее: там тебя никто не знает. Во многом же знании, много печали, это даже коты знают. Дорога стелилась праздничной скатертью – во все стороны, за горизонт и дальше, ровно сглаженная утюгом – ни складочки, ни морщинки. «Да это ж пепел, не то зола, - подумала Нонка, - похоже, третья мировая тут успешно завершилась». Тут и сям виднелись выбеленные нежарким солнцем кости коров, лошадей и, по всей видимости, ослов. Количество зубов вызывало зависть. «Тридцать два – это норма, - подумала Нонка, - месяц и еще два выходных». - Пустыня – это стабильно! – декларировала Нонка вслух. – Помните, как писал великий не помню кто: даже, когда не останется ничего, пустыня, несмотря ни на что, сохранится! Очень оптимистическое заявление. Спутницы нонкиного восторга не разделяли, плелись гуськом, цепляясь друг за друга, и попеременно хлюпали носами. Нонка вздохнула. «Малыши совсем. Не понимают, что свобода – это счастье». - Если никто не хочет разговаривать, то я вспомню, что-нибудь к случаю подходящее. Вот, когда я была совсем маленькой, то жила в коробке из-под обуви. Коробка стояла в кладовке, на второй от низа полке. У ёлки иголки колки. Чем искать иголку в стогу сена, лучше позаимствовать ее у ежа: ведь иголки и булавки выползают из-под лавки. Вдоль лавки, это совсем не то же самое, что поперёк. Поперёк слова не скажи, а дал слово – так держи. Держи равненье моё поколенье! По колено снег искристый, тихо в сумрачном лесу, свет от звездочки
Chandra: лучистой я в ладошке принесу!.. Это я к чему? А к тому, что на Новый год коробку из кладовки доставали и ставили на самую середину засортированного стола. Я вылезала, чтобы выпить причитающуюся рюмку шампанского. Закусывали шампиньонами под шампольоновым майонезом. Майонез, замечу вам, лучше всего готовить в мае. Моя кузина Майя всегда уезжала на майские праздники в город Майкоп, копать грядки для майорана. Никто не знает, что это такое? Я тоже. Но это не важно. Поговорим о приятном. На Новый год я всегда смотрю до утра (а утро – это уже новый год, а совсем не прошлый, который оканчивается с последним ударом), я смотрю концерт с презабавным ведущим, как его, никак не могу запомнить, такое простое имя… А! Франц Кафка! Почему только никто не догадается перенести Новый год на Первое Апреля, так же гораздо теплее и смешнее! - Скоро дойдем до точки сборки? – захныкала слабенькая Лаола, потирая животик. – Во мне бурчалки с кричалками перекликаются!.. - Нельзя же думать только о еде! – строго заметила Нонка. – Если настойчиво следовать избранной стезе, а не отвлекаться на обесторонние предметы, обязательно придешь туда, где никогда не бывал раньше. - Куда? – спросила рассеянная Баоба. - Туда, куда ведут все пути. Нам любые дороги дороги. - Ведь это ты нас ведешь! – напомнила Заоза. - Ах! – спохватилась Нонка. – И в самом деле: это же я вас веду! Тогда через пятнадцать минут мы придем на междугородную ярмарку тщеславия. Там будут и товары, и топары, и тожары, наедимся досыта. А вы знаете откуда появилось слово «ярмарка»? Это слово сложносоставное. «Яр» - по-древнеславянски означает солнце, а также красивое, яркое место. «Мар» по-санскритски – искушение. «Ка» - это вы все помните с пятого класса – по-египетски – душа. Ярмарка – место искушения для солнечных душ. То есть, для нас с вами. Свами встретился путешественницам на самом подходе к городу. Он ехал на самоходном деревянном слоне, а два преданных ученика – Каратака и Даманака – плелись сзади, держась за веревочный хвост. Возле телеграфного столба слон остановился, раскорячился и замер, ткнувшись правым никелированным бивнем в асфальт. - Стоп машина! – объявил водитель Гаврюша, чумазый и сердитый мальчик в рваном картузе. – Дальше пешком извольте. Опять шарики за ролики зашли, придется весь ходовой механизм перебирать. Ученики осторожно спустили осыпанного вулканическим пеплом Свами и поставили стоймя. - Не нужна ли помощь? – вежливо предложила услужливая Заоза. - Наш учитель обладает огромной по-мощью и противо-мощью, - с гордостью сказал ученик Каратака. - Однако, ваша не будет излишней, - добавил ученик Даманака, - гуру сейчас в глубокой недотации. Подхватили старца на руки и торжественно понесли. Каждому нашлось местечко подержаться. - Пойду-ка и я разомнусь, - сказал Гаврюша, окидывая Нонку пронзительным взглядом. - А кто двигатель будет чинить? – отводя глаза, спросила Нонка. - Хрен с ним, завтра починим. Свами из Института Расследования третьего сглаза никак раньше чем через трое суток не выпишется. Оставив Свами на ступеньках института под бдительной опекой ближайших учеников, Гаврюша обхватил Нонку за талию и повел (вместе с сопровождающими ее лицами) наиболее короткой дорогой прямо на ярмарку. - Ты, как видно, очень хорошо знаешь город, - стараясь показаться вежливой, спросила Нонка. – Ты здесь живешь? - Я тут прописан, - уклончиво ответил Гаврюша. – Город-то знаменитый. Ты что, ни разу в нем не была? - Мне кажется, что я предполагаю, будто мне думается, как бы нет… - Тебе понравится. Недаром каждый год здесь проводится симпозиум скунсоведов всего мира. Знаменитый режиссер Бондюэль снимал здесь свой блокбастер «Скромное обоняние». - Ой, это же мой любимый фильм! - Тогда, поздравляю. Как раз в эти погожие дни идут съемки его нового музыкального ужастика «Дети гарнизона Крузо». Если повезет, поучаствуешь в массовке. - А что это за история? - Старик решил экранизировать забытую легенду о Куке и Рузе, только действие перенес в наши дни. А какие там песни! Особенно мне нравится венецианская народная: В нашем городе Дож, он жует днем и ночью… А еще гимн шахматистов: Черноглазая казашка подарила мне коня… Удивительная мелодия! - Я не пою, - опустила голову Нонка, - у меня дикция дикая. - По виду-то ты городская, - упорно разглядывая Нонку, так что ей стало не по себе, сказал Гаврюша, - трамваев не пугаешься. А эти, с тобой, откуда? Неужели родные? Что-то не сильно похожи. - Они… как тебе сказать… - Как есть, так и скажи. - Я их из рабства вывела. Гаврюша свистнул громко и протяжно. - Понятненько. - Откуда же тебе понятно, когда я сама ничего не понимаю?! - Тебе и не надо. - Это верно, - согласилась Нонка, - от большого понимания только мозги перепутываются. А с перепутанными мозгами всё понимаешь не так, как оно есть на самом деле. Хотя кто же знает, как оно есть, если видит только в силу своего понимания? Гаврюша посмотрел на Нонку с пониманием. - Человека, как и животное, ведет инстинкт. Кошку взять, она никогда и нигде не заблудится. Понимание приходит с котами. - Ой-ой-ой! – завопила Нонка, вертя головой во все стороны. – А девчонки-то куда же подевались? Не могли же они, ввосьмером, зараз отстать? Нонка и Гаврюша, увлеченные отвлеченным разговором, не заметили, что прошли уже два квартала. - Застряли, без сомнения, у какой-нибудь витрины, - сказал Гаврюша, трогая пальцем Нонкины ребрышки, будто гитарные струны. – На женщину, даже самую маленькую, огни большого города оказывают гипнотическое действие. - Не надо тут антифемистской пропаганды! – рассердилась Нонка и вывернулась. – Глазами любуйся, а руки в карманы спрячь, поглубже!.. Действительно, девчонки стояли у витрины «Ювелирторга» и ревели наперебой. - Подобрать сопли! – прикрикнула Нонка (когда она научилась так командовать?). - Никто вас не бросил! Рот не разевай – получишь каравай! Караваев, а еще батонов, булок, плюшек, пирогов, пирожных, курников, расстегаев, ватрушек, беляшей, блинчиков, пышек, пампушек, пончиков, слоек, сушек, кренделей, баранок и кулебяк на ярмарке продавалось достаточно. Ели, ели, ели, ели… А что не полезло, прихватили в дорожку. Так как подол, в собственном смысле слова, был только у Нонки, ее одну и нагрузили. Скоро сказка складывается, да не скоро ноги идут, когда в животе вся поваренная книга по алфавиту. Под журчание струй пристроились на край фонтана, увенчанного изувеченной статуей Лафонтена. Хотя не тенек, а прохладно. Сели по порядку, как воробьи на грядку. - Вот что я скажу, - заявила Нонка, поднимая пальчик, чтобы все сосредоточились. – Мне сразу в глаза бросилось, что имена у вас какие-то дурацкие. Надо все иначе переиначить, чтобы и звучало и запомнить легко. Зря что ли я из-под палки педали нажимала? Любые знания в жизни пригождаются, особенно самые бесполезные. Ты теперь будешь – Прима, ты – Секунда, ты – далее по порядку – Терция, Кварта, Квинта, Секста, Септима, - о-ох! Октава – и я, соответственно, завершаю – Нонка. Новонареченные согласно захлопали глазами. - Теперь можете поболтать ногами в воде, - разрешила Нонка. - Если по десять человек зараз начнут воду баламутить, - пробурчал нисколько не повеселевший Гаврюша, - всех пираний распугаете. - Каких это пираний? - Каких тут пиратски разводят на случай пира во время чумы. - Коли они такие пугливые, зачем их разводить? – Нонка потерла нога об ногу, смывая остатки сахара. – Рассказал бы, наконец, сказку про Куку и Рузю, обещал ведь! - Кому это? – ухмыльнулся Гаврюша. Затрубил рожок, Прима уронила в воду пирожок и его тут же сожрали пираньи. - Внимание, внимание! – объявил голос из репродуктора. – Начинается циркомания! Спешите видеть! Кто не хочет смотреть, спешите домой! Нервных и скверных просим покинуть площадь! - Опять ровно в пять! – устало возмутился Гаврюша. – «Лучшая в мире канатоходка Зуммуруд Изумрудова со своим дрессированным котиком». Тоска на веревочке! - Ты не прав, Гавря, - возразила Нонка. – Цирк – заповедник самых искусных мастеров своего дела: акробатов, клоунов, обезьян, попугаев, гладиаторов, провокаторов, гладиолусов… Гаврюша не успел оппонировать ни длинно, ни коротко – брякнул колокол, толпа закричала «ура», бросая в воздух пончики – появилась Зуммуруд Изумрудова. Более стройной горбуньи Нонка в жизни не видела. Косая на один глаз и кривая на другой, смотрела она как бы внутрь себя. Хотя на правой руке ее было четыре пальца, зато на левой – шесть с половиной. Обтягивающее ее ножки оранжевое трико с вышитыми на нем сценами из романа Гюго «Отверженные» (ручная работа) стоило не меньше 30 тысяч долларов. И было ему что обтягивать: ножек-то четыре. Даже паучьей девушке (тоже акробатке) похвастаться особенно нечем, ведь у нее не ножки, а лапки, и не ручки и не вязальные крючки, так, нечто среднее. - Извинения приношу почтенной публике, - раскланялась Зуммуруд на четыре стороны света. – Котика сегодня со мной нет: он простудился и кашляет. В жаркую погоду следует опасаться сквозняков, чего и вам желаю! Канат, высоко натянутый над площадью, был окрашен до половины белой, а дальше – алой краской. На фоне серых домов и серого неба это смотрелось очень эффектно. Зуммуруд взобралась наверх по столбу, раскрыла, как крылья, два больших зеленых веера гонконгского производства и ступила на канат. Как изящно шла она, ступая сперва одновременно левыми, потом правыми ногами, то подскакивая, то приседая. Сто или двести ртов синхронно открывались и закрывались, беззвучно аккомпанируя. Кофейный голубок слетел с крыши высотного дома и опустился на шляпку акробатки, добавив еще одни штрих к причудливому костюму. Никто не обратил внимания на шаловливого белокурого мальчика, который, прошлёпав по воде, взобрался на плечи статуи и спокойно там уселся. Все глаза смотрели вверх, в одну точку. Между тем, мальчик сунул руку за пазуху, вынул металлический продолговатый предмет, размахнулся как следует и запустил его в толпу. Нонка не поняла, отчего среди суши стало так мокро и почему заложило уши. Вынырнув из фонтана, она увидела, что сестренки валяются вразброд, точно пьяные нотки, а Гаврюша свернулся клубочком. Вся же площадь стала будто светлей и просторней: от того, что было сплоченной единодушной толпой, остались жалкие фрагменты. Очки, часы, носы, косы, бутылочные горлышки, перчатки, кошельки, кошелки, зонтики без спиц – все вперемешку. Голова без шляпки, шляпка без головы. Две непарные ноги: одна в черном ботинке, другая в белой туфельке с высоким каблуком – лежали рядом. Роликовый конек тихо подкатился и встал в нескольких сантиметрах от Нонки. Пестрые клочки разноцветных материалов, плавно кружась, опускались на асфальт. Тихо потрескивая, догорал киоск с печатной продукцией. - Хорошенькое начало! – сказала Нонка, ощупывая себя сверху донизу. Этак, пожалуй, и костей не соберешь. - А? – хрипло, как спросонья, откликнулся Гаврюша, поднимая голову. – Ты что-то спросила, не понял? - У матросов нет вопросов, - огрызнулась Нонка, отжимая воду из волос. – Терпеть не могу в воду падать без предупреждения! - Ладно, не бери в голову, - буркнул Гаврюша, вытирая лицо картузом. – На каждое чихание не наздравствуешься. Хулиганы, они и в Париже… - Это точно! – крикнула сверху Зуммуруд. Она сидела на самой середке каната, покачивалась и, чихая, отгоняла рукой клубы лилового дыма. - Всё по пословице: на базаре варваре нос оторвали, да и уши заодно… - Слазь! – грубо сказал Гаврюша. – Нечего свысока смотреть! Восмерняшки одна за другой, четвертая за третьей, шестая за пятой, поднялись и сели, тараща узкие глаза. - Валим отсюда, - сказал Гаврюша. – Сейчас дворники сбегутся, не люблю я их. Метла в умелых руках грозное и грязное оружие. Девчонки ёжились, толкались и перешептывались с уха на ухо. - Отставить разговорчики! – приказала подтянутая Нонка. – разобрались по парам. Не оглядываться! Нагнувшись, Гаврюша подобрал что-то небольшое и сунул в карман. - Симпатичная ручонка. Знакомому художнику отнесу, пусть отливку сделает. Нонка никогда не задавала идиотских вопросов, вроде: кто мы? откуда мы? куда мы идем? Главное, чтобы дорога была не горячая, не колючая, не скользкая и не мокрая. Куда идется, туда идем, кто же может заранее знать? - Так ты расскажешь сказку или нет? – обратилась Нонка к Гаврику, уже с некоторым раздражением. – Жду, как на остановке под часами, а ты все куда-то отвлекаешься и не каешься! Так и жизнь пройдет, а я ничего не узнаю! - Жизнь идет рядом с нами, - философски сказал Гаврюша. – Я-то расскажу, только ты слушай, не вертись, услышишь правду – не стыдись. А история такая. В одном уезженном машинами городке, в давние-недавние времена жили-были Кук и Рузя. Они не были соседями, не жили на одной улице, не ходили в одну школу, но так уж сложилось, что знали друг с друга с детства. Отец Кука служил грузчиком-экспедитором в райкрайгордорморремпромстройкройконторе. Звали его Вавила, и в один прекрасный солнечный осенний день его бревном задавило. Мать Кука преподавала неродной язык в половинчатой школе. Как-то вечером ее подкараулили ученики (это было накануне зачета) и забили учебниками до смерти. Мать Рузи упала с мостков, когда стирала белье, и утонула. Поговаривали, что ее уволок водяной, с которым она давно имела интимную связь. Отец же Рузи, будучи человеком рассеянным (он работал конструктором сеялок), угодил под электричку. В крушении тогда погибло сорок девять человек, из них пятеро детей моложе одиннадцати лет… Кук и Рузя остались совершенно одни. Казалось, ничто не могло помешать их счастью и только что проснувшемуся, еще совсем детскому чувству… Однако свинцовые тучи над их головами сгущались.. - Подождите Секундочку! – попросила встревоженная Квинта, - она чего-то задерживается!.. Секунда стояла в позе задумчивой цапли, с ужасом глядя себе под ноги. - Ты чего? – схватила ее за руку Нонка. – Идем скорее! - Не могу, не могу… Я на гвоздь наступила!.. - Откуда он тут вылез? - Из ящика, в котором упакованы горшочки для розовых кустов. - Не вижу ни ящика, ни кустика! - И не увидишь. Это было четыре года назад. - Ну? - Не ну, а ай да ну! У меня все лето нога болела. Теперь, если я увижу что-то отдаленно напоминающее розу мне так больно в пятке! Никто при мне не говорит дед-моРоз, только Санта Клаус! - Так до Нового года еще полгода! Секундочка, кусая губы, указала пальчиком на столбик с указателем: торговля оптом и в Розницу. - Ну так что? – сказала Нонка. – Закрой глаза и мимо. - Не могу. Уже в сознании отложилось. Нонка на секунду задумалась. Вытянула из кармана фломастер и переправила «о» на «а». - Так спокойнее? - Значительно. - Завяжи шнурки и держись за меня, я тебя персонально сопровожу. Сосредоточься на чем-нибудь приятном, на агавах или на лакмусовых бумажках. - Фу-ты, ну-ты! – презрительно сплюнул Гаврюша. – Женские капризы не знают антрепризы! Теряетесь, как ненаши растеряши. Мы в опере, что ли? Не буду я ничего рассказывать! - Не сердись, Гаврюшенька, - вкрадчиво попросила ласковая Нонка. – Ну, в незнакомом месте, да в незнакомое время, трудно же привыкнуть. У стоматолога и то не всё с первого раза получается!.. - И все-таки мальчики гораздо приятнее девочек! – решительно заявил Гаврюша. – Хотя бы потому, что не красятся и не завиваются! - Фигулюшки! – высунула язык ехидная Секста. – Вот им и приходится умываться и причесываться каждый день! - А тебя не спрашивают! – взорвался Гаврюша и ушел в себя. - Вернись, пожалуйста! – позвала растерявшаяся Нонка. – Честное слово, они больше не будут, первый и последний раз!.. - Сами дорогу найдем! – сказала Зуммуруд Изумрудова, до того не проронившая ни слова. – Пусть идет куда хочет! - Оно бы ничего, - шепнула ей потихонечку Нонка, - да я боюсь однополого окружения… - Из окружения мы выйдем легко! – беспечно ответила Зиммуруд. – Главное, до цирка добраться, остальное – детали. Цирк – самое круглое сооружение в городе, найти его труда не представляет. Каждый человек хотя бы раз в жизни побывал в цирке. Цирк удивительно точно копирует жизнь, а жизнь – цирк. Жизнь – зеркало цирка, цирк – зеркало жизни. Там и тут есть клоуны, эквилибристы, силачи, фокусники, беговые лошади, дрессированные собаки, говорящие птички, танцующие слоны… В газоне перед цирком паслись мамонтиха с малолетними сыновьями и несколько по-спортивному подтянутых кенгуру. - Хау ду ю ду? –крикнул самый мускулистый и скакучий кенгурец. - Дую дую я, - состроила гримасу целеустремленная Зуммуруд. – Не ваше дело! Не обращайте, подружки, на них внимания, а то привяжутся, придется узлы зубами перегрызать. - А как мы без билета? – спросила пуганая Нонка. - Видишь, дверь черную, написано «Посторонним вход строго»? Нам туда. Дверь оказалась такая низкая и узкая, что Нонка, протискиваясь, чуть ребро не сломала. - Раздевалку видите? – вполголоса распоряжалась Зуммуруд. – Шементом раздевайтесь и рабочие халатики накиньте. Чудесненько! Теперь вас и мама родная не узнает! Девчонки весело смеялись и весело прыгали в полутьме полуподвала. - Хи-хи! Я себя не узнаю! И тебя не узнаю! Ты кто? - Жан Кокто! Если не узнаешь, нечего в ребра тыкать! - А что, теперь прикажете выкать? - Не шалить! – погрозила длинным пальцем Зуммуруд. - Полезайте в лифт, кнопка справа. Я скоро догоню. - Ню…ню…ню! – отозвалось тонкоголосое эхо. Призраки цирка любят дразниться. Загремели аплодисменты, взвился вишневый занавес и Нонка завопила от ужаса: пальчики ее ног вцепились в самый край узкой доски. Внизу разверзлась набитая зрителями бездна. Конечно, это была уже никакая не Нонка, а муза Эвтерпа, оттого и крик прозвучал как-то очень неприлично. - Сейчас хор муз исполнит блюз! – объявил невидимый шпрехшталмейстер. - Ой-ой, до чего я высоты боюсь! – застонала Урания, вцепляясь в Эвтерпин локоть нестрижеными коготками. - Религия – опиум народа! – вся дрожа, закричала бледная Полигимния. - У меня ноги отнялись! – зарыдала Терпсихора. - Мне память отшибло! – захихикала юная Клио. - Ничего, ничего, просто истерика! – безумно хохотала Мельпомена. - Ерунда, чепуха, мелочи жизни, - пыталась утешить себя и других Каллиопа. - Мать-мать-перемать, только б шею не сломать!.. – стучала зубами Эрото. - А я уже описалась…- чуть слышно прошептала Талия. Подобное случается Во вторник на беду: Ой-ой, доска кончается, А лапки не в меду!.. Качнулась тонкая зыбкая досочка справа налево, слева направо, наклонилась, накренилась, скособочилась и музёнки, как были полуголенькие, посыпались – горошком в прорешку – кто вниз, кто вверх. Те, кто вниз, угодили в хитро расставленные сети, поняли, что не птички, а рыбки, и забились, как положено рыбкам… одна в уголок, другая в норку, третья – под апельсиновую корку. Значит не рыбки, а мышки. В самом нелепом домишке. Тем, которые вверх свалились, гораздо меньше повезло. Порхают под куполом, ухватиться не за что, чирикают: мама! мама!.. Мама мыла Раму и Шьяму, Рому и Рему, Зиту и Гиту, Люду и Лиду, Ладу и Леду. Множество детей сидело в длинном оцинкованном корыте. Ослепленная ярким светом, Нонка плавно залетела в окно и шлепнулась прямо на заляпанный мыльной пеной пол, только пузыри полетели. Каждый пузырь – круглая радуга. - Здрасте, я ваша тетя! – Мама от неожиданности уронила мочалку. Домашний крокодил тут же подхватил ее разинутой пастью и проглотил, не жуя. - Картина Пырьева «Не ждали!» У стен, между прочим, есть уши, а у дверей – звонок. Для слабо слышащих могу повторить еще раз.
полная версия страницы